— Так оно и есть, — сказал я.

— Ну а теперь вы должны рассказать, как вы пришли к выводу, что нашли Роковую Монахиню. Вы ведь тогда еще не слышали конца моей истории? И как вы смогли определить, что именно эта из четырех мумий была сестрой Агатой? И почему вы решили, что именно в картине над шкафом надо искать разгадку того, как проникнуть в потайной ход?

Что я должен был ответить архивариусу? Мог ли я рассказать ему о моих ночных видениях? Я попытался навести его на след встречным вопросом:

— Разве вы не обнаружили сходства между изображением на этой картине и мертвой монахиней там внизу?

— Нет, — сказал доктор Хольцбок и стал рассматривать картину, которая теперь в ярком полуденном свете стала видна довольно отчетливо. — Впрочем, надо посмотреть с близкого расстояния… — И он приставил лестницу, которая все еще стояла у стены. Но снять картину со стены он не смог. Я… я же почувствовал, что не в состоянии помочь ему. Позвав двух рабочих ему на подмогу, я оставил его, потому что не мог избавиться от суеверной мысли, что этой картине лучше оставаться на стене. Таким образом, сновидения моих ночей снова взяли власть надо мной, на этот раз средь бела дня. У меня возникло ощущение, что я попал в очень странную историю, и я с ужасом понял, что не могу выбраться из нее. Она опутала меня, как гигантская змея. Когда я стоял снаружи под ярким солнцем в пыли и шуме работы, я твердо решил, не заботясь о последствиях, заявить завтра, что я заболел, и взять отпуск. Но прежде я хотел еще завершить этой ночью свои наблюдения, поскольку был убежден, что сегодня должно было произойти что-то решающее.

Через четверть часа пришел архивариус с обоими рабочими и заявил, что никак не удается снять картину со стены, разве что разломать раму или вырезать холст.

— Не пожимайте плечами, — сказал он. — Создается впечатление, будто вы знаете обо всех этих удивительных, таинственных вещах больше, чем моя хроника. Вы мне должны еще высказать свое мнение по поводу всего этого, потому что я собираюсь написать о наших находках статью для «Записок Исторического общества».

С тем он и ушел, оставив впечатление очень славного, образованного, особо не мучившегося романтическими бреднями человека.

Этот день тянулся для меня бесконечно. Часы серыми лицами скользили мимо меня, словно скучные надоевшие тени. Когда настал вечер и я пришел домой, жена заметила мое волнение, и я смог ее успокоить, лишь пообещав, что завтра не пойду на работу. Уже было одиннадцать часов, а у кровати моей жены все еще горел свет. Казалось, как раз сегодня она не могла уснуть, и я был вне себя от страха, что осуществление моего замысла может сорваться. Наконец — было уже около двенадцати — она еще раз склонилась надо мной и, поскольку я делал вид, что сплю, со вздохом погасила свет и уже через две минуты была не в состоянии услышать, как я тихо поднялся и вышел из комнаты. В тот момент, когда я очутился перед подъездной дверью, на башне старой монастырской церкви пробило двенадцать часов. Я услышал крик, затем шум бежавших людей, и вот мимо меня пролетела женщина — это была Агата, страшные, горящие огнем глаза посмотрели на меня, — а за ней свора преследователей.