Виконт злобно выкрикнул: „Ну ты, пепельная рожа, защищайся!“ — и с этими словами выхватил шпагу, отбросил ножны в сторону и бросился на графа. Тот хладнокровно защищался. И трех минут не прошло с начала поединка, как шпага со страшной силой была выбита из рук виконта и, описав дугу, ударилась в большое зеркало на стене, разлетевшееся тут же на тысячу осколков.

„Жалкий человечишка! — бросил ему граф. — Твоя жизнь в моих руках. Прочь из этих мест, и не попадайся больше мне на глаза“. Затем он ударил его шпагой плашмя по спине и необыкновенно сильным толчком вышвырнул за дверь.

Еще в ту же ночь виконт де Вивьен со своими людьми покинул замок.

Как ни тяжело была оскорблена юная баронесса непорядочным поведением виконта, она все же нашла полную компенсацию в том, что из-за нее скрестились шпаги. Нельзя сказать, чтобы она по-настоящему любила виконта, — однако теперь она его просто ненавидела; граф же, который ей прежде казался слишком безобразным, теперь, напротив, намного больше выигрывал в ее глазах. Не стоит удивляться столь стремительным превращениям: известно ведь, что любовь слепа. А себялюбивое тщеславие — в конечном счете, тоже является разновидностью любви.

Когда она услышала обо всем от своего отца, то с выражением испуга на лице — правда, не совсем искреннего — навестила графа; она ведь прекрасно знала, что с обеих сторон все обошлось без крови.

— Но, милый граф! — воскликнула она. — Что вы натворили? Ради Бога, как вы меня напугали!

— Сударыня, я бы только гордился, если бы был ранен из-за вас! Но ничего не бойтесь: такому шуту, как виконт, нелегко было бы меня ранить. Если же вы хотите проявить хоть немного сочувствия ко мне, то вам не придется долго искать повода для этого, поскольку рана слишком глубока; она здесь, в этом сердце — и нанесена она вами. Но — увы! — на такое сочувствие я не смею и надеяться.

— Ах, шутник! До сих пор ведь ни одна душа не замечала ваших страданий.

— Я страдал молча и был счастлив оттого, что я — одна из многочисленных жертв вашего очарования. Я молчал, но с радостью рискнул своей жизнью ради того, чтобы отомстить наглецу. Я буду молчать, и в один прекрасный день умру за вас.

— Молчите! — улыбаясь, сказала баронесса и наградила графа за его слова легким рукопожатием. — Пригласите лучше меня на танец.

Они стали танцевать. Оба почувствовали теперь большую близость друг к другу, так как он скромно произнес нелегкое — и самое тяжелое для влюбленных — признание, а она его не отвергла. Когда баронесса в шутку назвала его своим верным рыцарем и героем, он потребовал полагающуюся по рыцарскому обычаю почетную любовную дань. Баронесса, правда, сначала изображала неприступность — хотя граф просил только об одном поцелуе в ее румяные щечки, — но тем более приятно было ей, в конце концов, уступить ему.