Незнакомец чувствовал усталость, внезапную опустошенность, терял представление о времени или же, если его жизненная энергия была больше обычной, то пожимал плечами и шел дальше своей дорогой. Если к Дамдье приходило откровение, его охватывало такое же оцепенение, как и того, другого, которого он покидал со словами благодарности, не делясь с ним своим прозрением. Конечно, многие, вдоволь над всем этим позабавившись, всерьез подумывали о том, чтобы подвергнуть его врачебному обследованию с расчетом упрятать его потом в больницу, но ведь Поль Дамдье ни разу не совершил ни одного неприличного поступка, никогда никому не угрожал. Его торжественный голос, который совсем не подходил к его круглой физиономии, делался непереносимым лишь тогда, когда любопытство побуждало кого-нибудь обратиться к нему с вопросом, или, как в истории с торговцем скотом, в ответ на грубую выходку. Благоразумнее всего было — забыть об этой способности конторщика и вести себя с ним по-простому. Так что его даже можно было пригласить — он это любил — перекинуться в картишки. Дамдье играл без подвохов, и непохоже было, чтобы он умел читать по руке партнеров. К тому же ему нередко случалось оставлять на столе половину своего жалованья, заявлять, что он хотел бы отыграться, а на другой день не получить козырей и в итоге расстаться с последней мелочью. Вот почему ему приходилось дотягивать до получки на хлебе, на луке, воде да сахаре, но выпадали и на его долю удачи, и тут уж всякий незамедлительно выплачивал ему свой долг. Если изредка кто-то позволял себе в отношениях с некоторыми игроками увильнуть от платежа или вовсе не сдержать слово, то с Дамдье себе такого не позволяли ни в коем случае! Конторщик раз и навсегда снискал себе опасную славу, когда на гастроли в городской театр приехал восславленный бесчисленным множеством афиш знаменитый факир Мартелли, флорентиец, который вот уже несколько сезонов почти ни в чем не уступал Барнаму.[268] Дамдье, сидевший на балконе, поднялся, когда Мартелли пригласил для сеанса ясновидения добровольца из зала. Как раз ее-то, доброй воли, у Дамдье и не было, потому что какая-то сила толкала его к сцене, сквозь смешки и рукоплескания толпы. Заметив это неуместное воодушевление, Мартелли решил, что имеет дело с местным шутом, и начал с того, что приветствовал его, выписывая ногами круги и возвысив голос в духе комедии дель арте;[269] затем, когда восстановилась тишина в зале, факир возложил на него свои руки в аметистовых перстнях и попросил Дамдье смотреть на публику (нет, не на меня, не на меня, говорю я вам).