— И не почитаешь никаких духовных книг, — присовокупила донья Клара, оторвав на минуту глаза от пялец, а потом снова их опустив. — Есть же вот, например, житие[399] польского святого[400], что родился, как и она, в стране мрака и все равно был призван стать сосудом… запамятовала я, как его звали, отец мой.

— Шах королю, — вместо ответа изрек отец Иосиф.

— Ты ни на что не обращаешь внимания, разве что смотришь иногда на цветы, перебираешь струны лютни или воззришься вдруг на луну, — продолжал Фернан, которого одинаково огорчали и успех его противника, и молчание Исидоры.

— Она усердно раздает подаяние и творит милосердие, — возразил добродушный священник. — Меня как-то раз вызвали в одну лачугу неподалеку от вашей виллы, сеньора Клара, к умирающему грешнику, к бродяге, который заживо гнил на гнилой соломе!

— Господи Иисусе! — вскричала донья Клара, вне себя от ужаса. — За неделю до того, как выйти замуж, в доме моего отца я стала на колени и омыла ноги тринадцати нищим. С тех пор я не выношу нищих, я и видеть их не могу.

— Бывают иногда нерасторжимые связи мыслей и чувств, — сухо сказал священник. — Я отправился туда, как мне повелел мой долг, — добавил он, — но дочь ваша опередила меня. Она пришла незваная с ласковыми словами утешения, взятыми из проповеди и слышанными ею из уст одного скромного духовного лица, чье имя останется неизвестным.

Услыхав эти исполненные скрытого тщеславия слова, Исидора покраснела; все же докучливые поучения дона Фернана и бездушная суровость ее матери либо вызывали в ней кроткую улыбку, либо доводили до слез.

— Я услышал, как она утешала его, когда входил в эту лачугу, и, клянусь моим саном, я остановился на пороге, и так она меня восхитила, что я просто заслушался. Первыми словами ее были… Шах и мат! — воскликнул он, начисто позабыв в эту минуту о проповеди, впиваясь глазами в короля противника и торжествующе указуя перстом на безысходное положение, в которое тот попал.

— И чудные же то были слова, — сказала недалекая донья Клара, которая все это время не отрывала глаз от своего рукоделья, — вот уж никак не думала я, что моя дочь до того привержена шахматной игре, что даже в дом умирающего могла войти с такими словами на устах.

— Слова эти сказал я, сеньора, — поправил священник, повернувшись к доске и снова уставившись на нее сосредоточенным взглядом, в котором светилась радость по поводу только что одержанной победы.

— Святые угодники! — воскликнула донья Клара, приходя в еще большее смущение, — а я-то думала, что в таких случаях говорят обычно «Pax vobiscum»[401] или…