— Ты мне уже столько рассказал, — возразила жена, — что я имею право узнать еще одну вещь: за что ты попал на галеры? Наверное, с тобой поступили несправедливо?

Сапожник мрачно глянул на нее.

— Да нет, что было то было, — проворчал он. — Ни перед кем я не отпирался, даже перед судьей. Так что ничего не изменится, если я скажу еще раз. Я убил одного вымогателя, кровососа из Пизы, когда он в третий раз послал судебного пристава описать мое имущество. Он был богат, и у него было много родни, так они не отступились и добились от судьи, чтобы он послал меня на галеры. Тому будет уже десять лет…

И, весь во власти воспоминаний, сапожник начал рассказывать о своей каторжной жизни, с горечью и отвращением поминая бобовую баланду и заплесневелый хлеб, красные халаты и полосатые штаны, обыски с раздеванием догола, работу пилой в темном трюме, палочные удары и линьки, маету на помпе и железный треугольник, в который заковывали шею. Потом он поведал, как ему удалось бежать. Это воодушевило его, и, вскочив на ноги, он принялся возбужденно жестикулировать и ходить по комнате.

— Парня, с которым нас сковывали на ночь, звали Зеркамби, Джакомо Зеркамби. Он был подлец, бесстыжий предатель, способный на все — за полскудо он бы высек кнутом и двенадцать апостолов. Когда он приметил, что я, стоит ему заснуть, начинаю перепиливать железные прутья решетки, которой закрывали люк, он заполз в угол и, не говоря ни слова, прикинулся спящим. Он был хитрый, как черт, но я-то сразу понял, что про себя-то он весь трясется и хохочет в ожидании чарки вина, которой надзиратели вознаградят его за предательство. Надо было остановить его. Я поднял цепь и огрел его по башке. Он свалился и, наверное, сразу умер. Человека, несшего вахту на фордеке, я заколол его собственным ножом. Тут набежали другие, но я и от них отбился!

Тут сапожник гневно раскинул свои огромные ручищи, словно хотел еще раз вызвать на бой всех доносчиков, охранников и палачей на свете.

— Так я стал трижды убийцей, один раз в гневе, а два других — из необходимости, ибо знал, что они сделали бы со мною то же самое. Когда я уже был в воде, в меня стали стрелять. Если бы они попали в меня, это тоже было бы убийство, разве нет? Два дня пролежал я на берегу, спрятавшись под лодкой, и они не нашли меня.

Потом сапожник рассказал, как после долгих странствий он обрел покой в Палермо, избавившись от своих преследователей. Ибо в большом городе никому нет дела до других — каждый занимается своими делами, и все время появляются новые лица. Здесь ему не было нужды от кого-либо прятаться.