По пути из аэропорта тот, кто не знает Аммана, находит Иорданию очень привлекательной, особенно вечером; пусть каждый читатель проявит собственное воображение и представит себе цвета и краски, что так нравятся туристическим агентствам. В каменистых ущельях внезапно появлялись водные источники, часто отделанные деревом, а по заржавленным каркасам старых артезианских колодцев ползли вверх гигантские лианы. Через четырнадцать лет после первого моего пребывания здесь я уже не узнавал ничего, но сразу же понял, что притягательность этих холмов, далеких и сумрачных гор, долин, садов, домиков объясняется разноцветной дымкой, застилающей жестокую, кровавую картину палестинских лагерей.

Тем, кому хорошо известны мужество и тактическая изобретательность фидаинов, хорошо бы расспросить специалистов, известных маршалов, полководцев и военачальников: Байяра, Крильона, Тюренна, Наполеона, Фоша, Лиоте (последний также популярен среди театральных деятелей).

Что же касается меня, я видел достаточно примеров их храбрости и мужества, но – и это было моим восхищением и разочарованием одновременно – они не боялись убивать и быть убитыми, творить зло, делая его добром, и принимать зло на себя. Они изобретали всякого рода военные хитрости, но мне показалось, что убивать они будут целую вечность, которая завершится не раньше, чем они победят. А если бы они победили, то безо всякого торжества, но и без угодливости предложили бы территории израильтянам, но они не могли согласиться, чтобы их прогнали оттуда навсегда. И то, что они делали, они делали во имя морали, записанной в кодексе завоевателей.

Более всего меня волновало, а порой и сбивало с толку, что они сами подготавливали появление этого разлома: воины до мозга костей, которых заставляли сражаться ненависть к врагу, оскорбления, которыми их осыпают, животное наслаждение битвой – самец против самца, убежденность, что они высоко несут знамя своего клана, в общем, все эти замысловатые лепные узоры, вынуждающие сойтись в рукопашной схватке, когда последним, решающим оружием становился кинжал, – и вот, когда битва закончена, почему ни один погибший, друг или враг, не распрямляется и опять не идет в бой?

А фидаины, как я их воспринимал и воспринимаю до сих пор, способны разгневаться на убитых израильтян, не желающих воскресать из мертвых, на евреев, неспособных понять, что смерть должна длиться одну лишь ночь, не больше, иначе воины превращаются в убийц.

– Убить человека – это ведь не значит, что он умер навсегда. А жестокость солдат-бедуинов – как они тогда красиво танцевали – он никогда не мог ее понять. Даже то, что бросалось в глаза иностранцу: изысканная нищета. Солдат-бедуин одним своим присутствием, пусть даже стоя неподвижно, вносил беспорядок в расстановку убогой мебели, собранной по помойкам Аммана.