Они долго молчали, и каждый думал о своем. Вдруг из залов в вестибюль к водопаду стали выходить люди. Они хлынули из многочисленных дверей, оживленно разговаривая и нетерпеливо посматривая вверх.

Пахомов вопросительно взглянул на Бурова, потом в сторону зала, где был их столик.

— Да нет! — усмехнулся тот. — Не пропадут наша водка и закусь. Народ валит посмотреть на чудо. — И он показал глазами на высокую мачту, воздвигнутую почти в центре вестибюля, на ее шпиле восседал бронзовый петух величиной с хорошего индюка. Пахомов подивился, как это он раньше не заметил царственную птицу, сделанную, несомненно, большими мастерами. Видел мачту, а наверх не посмотрел. Наверное, отвлекли искусственные липы.

А люди все выходили и выходили из залов, становились вокруг мачты, задрав головы и разглядывая бронзового петуха. Вдруг птица ожила: стала подниматься на своих крепких бронзовых ногах, а потом, совсем по-петушиному взъерошив перья, взмахнула крыльями и, раскрыв клюв, прокричала:

— Ку-ка-ре-ку-у!

Некоторые даже зааплодировали. Внутри петуха что-то заскрипело, раздался металлический шелест складывающихся крыльев, шорох бронзовых пластин-перьев, и птица замерла.

— Интересная штукенция. Не правда ли? — спросил Буров.

— Да, интересная, — отозвался Степан. — Ну что, пора возвращаться в зал?

— И, правда, пошли. Может, Прокопенко уже нас поджидает.

— Да ну его!

— Напрасно ты, Степан. Он стал другим человеком. То есть мы его и не знали прежде.

— И знать не хочу! А вот с тобой выпью. За тебя и за ту женщину, которая заставила тебя, буку и сухаря, светиться. Ее хоть как зовут-то?

— Тебя интересуют полные анкетные данные? — улыбнулся Михаил. — Зовут Кирой, тридцать два года, филолог, преподает языки. Славный человек. Познакомлю, увидишь.

Они сидели за столом, и Буров рассказывал о Кире. Как они с ней познакомились, как начали встречаться и он не понимал, зачем все это ему, старому, женатому, отцу взрослых детей. Ему, руководителю такого огромного хозяйства, как их объединение «Гидромашина».

— Ну, представляешь, умом понимаю: делаю какую-то несусветную глупость. Тебе этого не понять: ты человек холостой. А меня оторопь берет. Так вот, понимаю, что делаю не то, а противиться сил нет, как кролика в пасть удава тянет.

— Ну и долго же ты сопротивлялся?

— Не остри! — резко сказал Буров.

— Не до шуток, — серьезно отозвался Пахомов. — Я просто хочу знать. И ты к словам не придирайся.

— Я, понимаешь, до сих пор, — вздохнул Михаил, — не в своей тарелке. У нас не решено… То есть решено, а ничего не оформлено.