До ее слуха донесся разговор:

— Месяц уже взошел, сейчас поедут на подводе.

— Куда? — испуганно спросила она у парней.

— Как куда? На хутор.

— Зачем?

— А затем… взойдет месяц, за ними приедет подвода и увезет. Не здесь же им спать, когда у них хутор есть.

У Жужики сердце так и сжалось: вот до чего она дожила!

И правда, уже взошел месяц — красная луна на ущербе, которая всходит поздно и поздно заходит.

А вот и подвода.

Гости и в самом деле начали расходиться. Оркестр вышел на середину двора и заиграл марш Ракоци.

Показался Йошка с невестой.

На нем та же серая бекеша с меховым воротником, в которой он был с нею в кино, и шляпа так же надвинута на самые глаза. Но теперь он молчит, не воркует, не шепчет на ухо, как шептал ей тогда.

Вот он проходит рядом с нею, и она тихо, словно очарованная, протягивает руку, и кажется, будто из нее вылетает мотылек! «Не выпускай!.. — слышит она голос Йошки. — Оторви ему голову… чтобы он не мог улететь… Если что-нибудь поймаешь, не выпускай из рук». И вот-вот она, эта единственная, чистая любовь, самая мучительная и безнадежная, словно тоска по улетевшему мотыльку. И Жужика протягивает руку и кладет ее на плечо парню.

Словно в каком-то кошмаре, Йошка быстро обернулся; он почувствовал ее присутствие и замер, будто громом пораженный. Но Жужика успела отнять руку, и парень, ничего не понимая, уставился в некрасивую черную маску негра. Словом, ничего не произошло, он успокоился, помог сесть в подводу своей жене, а потом и сам стал на колесо, собираясь усесться рядом.

И вот тогда Жужика протянула руку вслед улетающему мотыльку и жалобно вскрикнула, взвизгнула горестно, как отлученный от самки детеныш, как ребенок:

— Йо-о-ошка!

Парень выпрямился, кровь застыла у него в жилах.

Жужика сорвала с себя маску и простерла к нему руки.

— Стойте, вы! — крикнул жених кучеру и спрыгнул с подводы.

Всех охватило страшное волнение.