– Не в скорби, а в радости – жизнь. Почтя полезным, я прочитал из Евангелия и Апостола, да укрепитесь. Смотрите, какой свет! – обвел он Евангелием над могилкой и – к небу.

Даринька была утешена. Шла с батюшкой впереди, он что-то говорил ей. Виктор Алексеевич узнал от дьячков, что батюшка очень почитаем, академик. Понял, что умирить надо, потому и чтил от Евангелия и Апостола, хотя сие на панихиде и не положено. Все жалеют его: на сих днях уезжает на Валаам, в монашество. Давно овдовел, а этой весной скончался от чахотки единственный его сын, оканчивал обучение в академии.

– В мире, в мире… – сказал батюшка, прощаясь, – храните свет в вас и другим светите.

– Какой он проникновенный, – сказала Даринька, – все умирил во мне, будто все мои скорби знает. На Даниловское кладбище, – велела она кучеру. – А завтра к отцу.

Виктор Алексеевич пробовал возражать: нельзя так утомляться.

– Не утомляться, а успокоиться, – сказала она. – Как хорошо, что мы сегодня поехали, он завтра служит последнюю литургию здесь, едет на Валаам. Одно его слово все во мне просветило…

– Какое же слово?

– После, не здесь.

Даринька не помнила, где могила, не знала и теткиной фамилии. Виктор Алексеевич знал из справки: Капитолина Неаполитанская. Искали по книгам; под 68-70-м годами: Дариньке помнилось, что хоронили летом, – купили ей монашки для утешения красной смородины. Старичок конторский подумал… «Смородина в июне поспевает». Нашли, в июне, «Неаполитанская Капитолина…» – по смородинке и нашли. Цел был и крест, и надписание. Отслужили панихиду и оставили денег – посадить цветы и держать все в порядке.

Чтобы развеять «кладбищенское», Виктор Алексеевич уговорил Дариньку пообедать на воздухе где-нибудь: шел третий час, с утра ничего не ела. Самое лучшее – у Крынкина, на Воробьевке.

XXXVI Побеждающая

XXXVI

Побеждающая

От Крынкина открывалась вся Москва: трактир стоял на краю обрыва. После обеда прошли в березовую рощу. День был будний, гулявших не встречалось. Тишина рощи напомнила Дариньке Уютово.

– Столько там дела, о многом подумать надо…

– О чем тебе думать!.. – сказал Виктор Алексеевич.

– Как – о чем?.. Сколько ты говорил про жизнь – надо решить, обдумать. И мне надо.

Он согласился, дивясь, как она помудрела, какие у ней теперь новые, думающие глаза.

Они услыхали в глубине рощи протяжный, резкий выкрик и за ним чистые переливы, будто флейта.