— Сюда можно, бабушка.
— Нет и нет! — вскричала Марфа и притопнула ногой. — Не буду… не буду я кормить Туули!
И ушла в избу. Тихая, добрая Катя принесла чугунок, налила в жестянку мясной похлебки. Облизываясь, Туули нетерпеливо гавкнул.
— Видел: бабушка на тебя осерчала, — сказала девочка, гладя пса по густошерстному загривку с черно-жуковым ремешком, протянувшимся по спине до самого хвоста. — Будь умником, Туули. Не воруй больше посуду.
Наскоро позавтракав, я забрал удочки, банку с червями и ушел под обрыв ловить рыбу.
Вернулся с рыбалки часа через три, когда кончился клев. Во дворе меня встретила веселая ясноглазая Катя.
— Гляньте-ка, — сказала девочка. — Какой клад я только что обнаружила под крыльцом.
На нижней широкой ступеньке старинного крыльца с узорчатым навесом в ряд стояли всевозможные — ненужные теперь в хозяйстве — миски, плошки, консервные банки, которые утащил Туули в последнюю неделю.
Позвали с кухни бабушку Марфу. От изумления старая не могла вымолвить даже слова.
Виновник же всей этой истории Туули лежал на траве в сторонке, свернувшись в клубок, и старался не глядеть на свою хозяйку.
«В путь! В путь! В путь!»
«В путь! В путь! В путь!»
«В путь! В путь! В путь!»В конце августа у нас на Волге природа все чаще и чаще начинает задумываться. Вот и нынче выдалось утро серое, безветренное, как бы о чем-то взгрустнувшее.
Я покидал Подстепки с надеждой к обеду прийти домой в город.
«Только бы не было дождя», — думал я.
Проезжая дорога, разбитая грузовиками, бежала вдоль опушки бора, огибая его с юга, но я не пошел по ней, а свернул на еле приметную в осоке тропку.
С детства люблю малохоженые лесные тропы. Эта же продиралась через самую чащобу сосняка и казалась особенно одичалой.