А часа через два или три, когда начинали уставать глаза, делал перерыв. Расхаживал по зеленой полянке в солнечных трепещущих бликах, собирая душистую землянику — маленькие рябенькие ягодки, похожие на круглые, словно бы обкатанные, угольки.

Слаще и душистее нашей лесной земляники я еще не встречал на белом свете ягод.

Мимо меня то и дело проходили люди. Одни уже возвращались домой с полными корзинами, другие все еще продолжали собирать землянику.

Как-то облюбовал я крошечную, но такую уютную полянку. Здесь-то и проводил целые дни.

И полянка эта оказалась поразительно счастливой. Ко мне все время кто-нибудь да наведывался. То голенастая девчурка с голопузым сопливым братиком, то молчаливая, сосредоточенная бабка с огромной корзинищей, согнувшаяся в три погибели, то веселые говорливые мальчишки. У пострелов на троих одна обливная крынка, и они не столько ищут ягодки, сколько рассуждают о постройке межпланетной ракеты, на которой можно было бы слетать на Венеру и вернуться обратно домой.

И так весь день вокруг моей полянки снуют люди. И часто я слышу вздохи и ахи:

— Ну и ягоды здесь, бабыньки! Урево!

Пройдет еще часа два, и снова я откладываю в сторону книгу. Встану, подумаю: «Уж теперь, наверно, ни одной землянички не найти».

Но лишь отойду на несколько шагов в сторону, и вот они — уже светятся алыми искорками спелые ягодки. А ведь всего каких-нибудь полчаса назад здесь гнула спину сухопарая глазастая молодка.

Набираю полную горсть огнистых ягод. Улыбаюсь: на диво счастливую полянку отыскал я в старом бору!

Аксиньины жарки

Аксиньины жарки

Весь май был холодным, взбалмошным. Таким же пришел на землю и батюшка июнь — начальный месяц лета.

Что ни день, то дожди да злые, порывистые ветры. Из гнилого угла вставали — одно за другим — смоляные облака, клубящиеся белой пеной. И часто случалось, за весь длиннущий день и синего глазка на небе не узришь. Это в июне-то, когда вечерняя заря с утренней целуются!

Ну, а если налетал коршуном ветер, то гулял, шалопутный, по нескольку суток кряду, мотая из стороны в сторону непокорные ели, высоченные березы, за которые, порой, становилось даже страшновато: вот-вот, мнилось, рухнет сию минуту стройная, гибкая красавица.

Стоял как-то в светелке у окна. Ветер рвал и рвал во все стороны сочную, клокочущую листву, и на миг мне показалось, что нахожусь я в штормовом, ревущем океане и пол, точно палуба судна, уходит у меня из-под ног.

Скворцов в эту суровую, неулыбчивую весну прилетело мало, да и тем кормиться было нечем: всякие там букашки и жучки редко показывались на свет божий, черви тоже не выползали на поверхность не отогретой солнцем земли. (Почти весь май ночи выдавались прохладные, иной же раз под утро трава покрывалась зернистым инеем.)