— До свиданья! — сказал я дубку как можно бодрее, хотя на душе у меня и было грустно. — Весной сноса встретимся, слышишь, малыш?

Зима в том году выдалась суровая. Что ни день — то мороз, что ни день — то метель. И в эти куда как длиннущие зимние месяцы я не раз вспоминал и железнодорожный поселок вблизи старого бора, где живал летом, и голую пустошь…

«Как ты там? — обращался я мысленно к тонюсенькому дубку. — Не вырвали тебя с корнем метельные ветры? Не сломали тебя тяжелые сугробы?»

В марте мне нездоровилось, а в начале апреля, едва оправившись от болезни, я засобирался в знакомые места.

Встреча с дубком произошла в солнечный тишайший полдень, на редкость тишайший для этой шальной, будоражащей все живое поры года — самой молодой и самой радостной.

Земля, начавшая оттаивать, курилась, пропитывая воздух теплой, духовитой сыростью, так некстати затуманившей влекущие к себе райской синевы дали.

Дубок выдюжил. Прямой и гибкий, он смело тянулся к благодатному ясному солнышку, расправив свои веточки-прутики. С одной такой ветки только что вспорхнула, пронзительно пискнув, пестренькая пичужка.

Казалось, дуб все-то все радовало: и пробивавшиеся сквозь полуистлевшую листву упругие усики-шильца, и сверкающая опаляющими искрами лужа талой воды, и умытые первым дождем сосенки и ели. Думалось, дубок не серчал даже на одряхлевшую березу с засохшими корявыми сучьями, неодобрительно взиравшую на него, молодца, одолевшего и зимнюю стужу, и затяжные бураны.

В конце октября этого вот года, заявившись на пустошь попрощаться с другом до будущей весны, я был поражен. Дубок мой, недавно такой одинокий, был окружен целым хороводом. Тут стояли и елочки, и березки, и дубки. Две елки и дубок посадил весной здесь я, выкопав их со дна болотистого овражка в бору, где они совсем было зачахли, но, скажите на милость, откуда взялся еще десяток ершистых карапузов?

Стоял, потирая руки, и уже зримо видел молодой дубок стройным, сильным деревом, отбрасывающим на землю живительно-прохладную тень. Рядом же с дубом тянулись к нему его молодые братья и сестры.

Я понимал — не скоро этому быть, но ведь и те вон могучие ели и березы тоже не сразу стали большими.

Пройдут годы. И на голой, кочкастой пустоши вблизи ничем не приметного железнодорожного поселка под Клином беззаботно и радостно залопочет молодой курчавый лесок.

Синяя птица

Синяя птица

Однажды утром — уныло-пасмурным — я долго ждал на глухом подмосковном разъезде электричку.

Начиналась вторая половина августа, но беспризорные пристанционные осины шумели уже по-стариковски ворчливо, предчувствуя близкие холода. А из гиблого ельника, начинавшегося за кочкастым болотцем с плешинами заплесневелого мха, нет-нет да и задувал промозглый стылый ветер.