Немногочисленные пассажиры, ожидавшие электричку, кутались кто во что: в шуршащие негреющие плащики, ватные телогрейки, демисезонные пальто. Один же старец, которому, должно быть, перевалило за девяносто, бодро восседал на скамейке в новом, черной ду́бки, шубняке.

Приплелась из леса нестарая женщина с бледным, печальным лицом, просвечивающимся какой-то незабудковой синевой, всем своим видом напоминая хрупкую, поблекшую травинку.

В ее небольшой корзинке, еле прикрывая дно, виднелось несколько озябших сыроежек и пара крепеньких подосиновиков.

Видно, не мало поколесила женщина по холодно-промозглому ельнику: резиновые боты ее были в глине по самые голенища, а коричневые потемневшие брюки прилипли к ногам. И все же, как показалось мне, не грибы заставили одинокую женщину совершить раннюю прогулку по неприветливому ельничку в эту неприветливую пасмурную рань, а что-то другое.

Купив в кассе билет, она остановилась с ненужной ей корзинкой у края платформы и от нечего делать со скучающим видом смотрела на рельсы, тоже тусклые, как это серенькое, не предвещающее ничего хорошего утро.

И тут на моих глазах женщина внезапно вся преобразилась, забыв и о своих гнетущих заботах, и о смертельной усталости. Взгляд карих глаз заметно оживился, а впалые щеки слегка посмуглели, точно налились внутренним жаром.

— Ба-а… да откуда же ты взялась, такая забавница? — тихим бархатисто-грудным голосом с оттенком радостного изумления сказала женщина, ни к кому особо не обращаясь.

Между шпалами царственно разгуливала небольшая, изящно-легкая птаха пронзительной, неземной синевы. Диковинная эта птица, ни на кого не обращая внимания, что-то сосредоточенно клевала, изредка перепархивая со шпалы на шпалу. На почтительном расстоянии от синей птицы, как бы зачарованные ее красотой, прыгали серыми шариками притихшие воробьи.

Скучающие пассажиры, забыв про опаздывающий поезд, тоже заинтересовались редкостной в наших местах птицей. Теперь на краю платформы стояло около десятка любопытных. Даже дед в новом шубняке приковылял, опираясь на кривой свой посошок. Все молчали, боясь спугнуть величаво-царственную птаху.

Заговорил первым плотный белобрысый парнишка в школьной форме. Презрительно ухмыляясь, он процедил сквозь зубы:

— Невидаль какую нашли. Обычный попугайчик, и все тут! Яснее ясного: из клетки у разини сбежал.

И, помолчав для солидности, добавил:

— Вроде генерала со своей свитой разгуливает. Вот умора!

Вскоре показалась вдали наша электричка, и птичья стайка шумно разлетелась. Я даже не заметил, в какую сторону упорхнул попугайчик — синий-синий, как пронзительно глубокое африканское небо.