Подошел высокий парень в светлых — японских, дед Митроха такие уже видывал — болотных сапогах, в дерюжных штанах на блестящих заклепках и синем свитере с двумя желтыми полосами через грудь; патлатый, черная бородка скобой от уха до уха, на лоб надвинута синяя шапочка с белым помпоном, похожим на заячий хвост, в зубах — сигарета. С плеча парня свисал пустой рюкзак.

— Здоро́во, дед.

— Будь здоров, мил человек.

— Ты, дед, здешний, абориген?

— Кто такой, говоришь?

— Ну… из этой деревни?

— Другой тут, вроде бы, и нету-ка, — с ухмылкой поглядел по сторонам старик. — А вы откудова будете, ежели не секрет?

— Из Читы.

— Вона. Издалека. Добирались-то как?

— Сперва самолетом. Потом на конях. Плот сколотили и — пошел.

— Смелый народ… Реку-то хоть знаете?

— Карта у нас, — уверенно ответил парень. — По ней все видно.

— Все, да не шибко, — предостерег старик. — До Большого порога, Бороной мы его зовем, еще ничего, дойдете, а там…

— Что «там»?

— А то. Сурьезный порог. Его на доброй лодке не каждый пройдет, а на плоту — вовсе рисково. Сколь он плотов за мою память порасхлестал — не пересчитать… Борона так Борона. С ней надо осторожно. На полкилометра зубья раскидала. Гляди да гляди. Чуть где сплоховал — и дело труба. В щепки, в клочья разнесет.

Парень снисходительно усмехнулся:

— Да не пугай, дед. Нам не впервой. Всякие пороги видали.

— Ну-ну, глядите.

— А что — до самого устья Черемной больше ни одной деревни? — спросил парень.

— Раньше были. Да еще какие. Сколь хлеба сеяли, сколь скота держали — у-у!.. Старуха моя была из тех краев. Девкой, невестой вывез я ее оттудова на коне… А теперь там ничего нету. Опять — глушь, как в стародавние времена. Поля, огороды, покосы — все кустами да дурь-травой позарастало. Сохатые теперь там пасутся, козулешки бегают.