— Но, японская, говоришь? Не откажусь, возьму. — Дед Митроха подержал на ладони прозрачную катушку, нашел конец лески, дернул, потянул ее, посмотрел на свет, прищурив левый глаз. — Эх, добрая леска! Светлая, как слеза. Такую в воде совсем не видно… Да только мне она уже без надобности. Нарыбачился, за свою жисть набродился досыти. Теперь остался, считай, без рук, без ног. К реке и не подхожу. Чуть где сыростью хватило — все кости ломает, выкручивает… Полуатрит, — ввернул старил для убедительности ученое словцо. — Законал он меня в эту зиму. Думал — пропаду.

— Ну ничего. — Парень ободряюще похлопал старика по плечу. — Леска пригодится. Не тебе — так сыновьям твоим или внукам… Бывай, дед.

— А с Бороной все ж таки поосторожней, — напоследок снова не забыл предупредить старик. — Проходить будете — левого берега держитесь, там камней помене и не так шибко несет. А серединой, по стрежню, и не думайте проскочить — враз опрокинет. Может и вовсе закупать. Черемная наша — такая. Сурьезная река.

— Ничего, дед. Мы всякие реки видали. Нас не закупает.

— Ну-ну, глядите.

Перед тем как Ефросинье прийти с работы, дед Митроха неторопливо и умело наладил самовар: дал ему дымком изойти в сенях и вскипеть, а когда уголья притухли — внес в избу и поставил на законное место, на середину кухонного стола. Сел у окна в ожидании невестки с внуком да в невеселом раздумье о том, что вот пришел, скоро догорит закатом над хребтами и еще один день жизни… И услыхал выстрелы — хлесткий, уверенный дуплет из дробовика. Стреляли неподалеку — у реки, напротив околицы. «Наверно, эти, читинские, по утчонкам палят, забавляются, — решил старик. — Боле некому. Наши все — на посевной». Он устало, без интереса, посмотрел на улицу… И тотчас из низины, от ключа, донесся грубоватый и зычный — чуть не на полдеревни всегда слыхать — голос Федосьи. Она стояла с коромыслом на плече и, оборотясь туда, в сторону реки, что-то выкрикивала, — что она кричит и кому, старик понять не мог. Потом Федосья погрозила в пространство кулаком и быстро пошла обратно, домой. Перейдя улицу и увидев деда Митроху в окне, поставила ведра на землю, у самой его избы, всполошенно замахала руками:

— Скорей, дед!.. Выдь скорей, ну!

— Чего там? Пожар, что ль?

— Аиста нашего стре́лили!

— Кто?! — вскинулся, чуть не выбив стеклину, дед Митроха. — Че городишь-то?.. Стой, иду! А ты ж, господи боже мой. Неужто — правда?

Он заметался по избе. Не сразу нашел свою шапку, схватил телогрейку, двинул сапогом дверь, выломился из тесных сеней и, на ходу одеваясь, выскочил вон со двора.