Она вздохнула.

– Живу я, предупреждаю вас, в порядочной трущобе, но не смущайтесь кварталом. Квартира у меня приличная и соседи неопасные, так что за кошелек свой и часы можете быть спокойны…

– Помилуйте… я и не думал.

– Напрасно не думали. Следует думать. В других местах, если будете с женщинами, мой совет вам – непременно, пожалуйста, думайте. Но вы мой знакомый, а знакомого моего никогда никто не тронет в нашем квартале. Предупреждаю вас, однако, – мне очень совестно, но… вы понимаете, – этот визит ко мне… – она заторопилась, – вы понимаете… я не имею права иначе… словом, это обойдется вам двести лир… ну, по знакомству, полтораста, ну, даже сто… хотя Фузинати будет меня ругать.

– Помилуйте… – говорил озадаченный русский, – я… правда, не имел никаких намерений… но, если вам угодно иметь эту сумму, могу… с удовольствием.

Она поникла головой.

– Что там угодно? Только с вами, русскими, столько церемоний, приходится стесняться – по старой памяти… А для остальных – просто – цена это моя, prezzo fisso[227], мой заработок. Иначе я не могу. Надо жить.

– А кто такой этот господин, которого вы помянули?

– Фузинати?

– Ваш дружок, вероятно?

– Нет. У меня дружка, слава Богу, нету. Был да сплыл. Сидит в Монтелупо и кается в прегрешениях, которые он против меня совершил. Фузинати – мой ростовщик. Я у него на откупу. То есть, не я сама, потому что – он ханжа и считает величайшим грехом хотя бы прикоснуться к женщине – тем более к такой, как я. Но – все, что вы на мне видите, принадлежит ему, а – также – и львиная доля из моего заработка. Я, Ольга, две, которые ушли, вон та – в гранатовом манто, эта – в стеклярусе, – все мы рабыни Фузинати, и он контролирует нас, как евнух. Будете иметь удовольствие увидать эту прелесть. Уже, наверное, сторожит у входа, под аркою галереи.

III

Вышли вчетвером. Матвей Ильич вел под руку красивую Фиорину, Иван Терентьевич – Ольгу Блондинку. Покуда они шли ярко освещенною галереей, им трижды попадались навстречу весьма подозрительные, корявые франты в котелках и с жесточайше-черными усами. Матвею Ильичу показалось, что они обмениваются со спутницею его знакомыми взглядами, а его самого осматривают, точно взвешивая на фунты. Нельзя сказать, чтобы это понравилось русскому. Он уже раскаивался, что так легкомысленно позволил себе пойти за Фиориной.

– Черт ее знает! Город незнакомый, сама говорит, что живет в трущобе, револьвера у меня нет… И почему я ей доверился? Помню – не то как сумасшедшую, не то как авантюристку – может быть, просто мошенницу и, во всяком случае, соучастницу в какой-то грязной плутне с живым товаром…