– Оригинальное существо! – заметил Вельский.

– Кто? Аличе? Да… несчастное очень… вы заметили, как она сложена?.. Несчастное и скверное… А умница… собственно говоря, хозяйка наша… Все хозяйство Фузинати в ее руках.

– Дочь его, что ли?

– Какая там дочь! Любовница.

Вельский посмотрел на Фиорину широкими глазами.

– Позвольте! Но ей на вид едва ли десять лет…

– Нет, уже четырнадцатый. Кривобокая. Оттого показывает меньше.

– Все-таки!

– О, это ведь сколько угодно! Она с ним уже третий год. Начинают и семи-восьми…

– Куда же полиция смотрит?

– Да ведь это дело частного соглашения. Семья довольна: девочка калека, хоть в пропасть бросать, и то впору, ан – вместо того, пристроена. Жалобщиков нет.

– Но вы же мне говорили, что Фузинати – святоша, брезгует даже прикасаться к женщинам?

– Так к женщинам же! А разве Аличе женщина? Ребенок. Ей бы в куклы играть. И всегда у него такие. Эта на моей памяти уже четвертая. Только те были плохонькие и глупенькие, а эта попалась – дьяволенок. Забрала в руки и его, и весь дом. Он в ней души не чает. Отличная ему помощница. По верхним этажам во всем она за него. Сам-то он – старик, хотя бодрый, но года три, как стал безножить, подняться сюда наверх ему – каторга. И – уж если приходится подняться, то тут его берегись! Все свои ломоты он на нас, жилицах, тогда выместит.

Аличе прошла через комнату, обремененная огромным узлом, под которым совершенно исчезла ее маленькая, хрупкая, болезненная фигурка.

– Доброй ночи, Фиорина! – с хохотом крикнула она, исчезая в выходной двери. – Ведите себя хорошо, дочь моя, не уйдите куда-нибудь гулять без моего позволения!

Саломея даже плюнула ей вслед с досады.

– Ведь этакий змееныш с малых лет!

– В чем дело? – забеспокоился Вельский, видя, что Фиорина краснеет от гнева.

Она ответила хмуро и с морщиною между бровей:

– Девчонка сказала мне дерзость. Предупреждает, чтобы я не ушла гулять…