Микола Микитович стоял у плиты, следя за варящимся бекмезом. Даже не заметил, как Йосып Сабадырь подошел к усадьбе, постукал палкой по забору и, не дождавшись ответа, толкнул калитку. Сильно прихрамывая на правую ногу, опираясь всем корпусом на палку, которую сжимал обеими руками, приблизился вплотную.

— Тю! — обрадованно оглянулся Микола Микитович. — Не иначе тебя хромая Мотька покалечила для пары. Чи, может, Варька вернулась до дому из заключения и подстрелила, чтобы с другими не путался?

— Хуже! — Йосып через силу улыбнулся и снова сомкнул усохшие наполовину против прежнего темно-лиловые губы. Когда-то крупные, хамовато вывернутые, они, казалось, пребывали в постоянной насмешке над кем-то. Сейчас сложены в скорбно-болезненный выгиб, просили сочувствия. — Хай ему грец! Печет, як в аду на сковороде!

Микола Микитович решительно сдвинул медный таз на обочину плиты, закрыл конфорку кружками, оставив половник в бекмезе, пригласил Йосыпа под навес, оплетенный виноградной лозой.

— Сидай, Йосып. А то, бачу, аж позеленел увесь. Болит?

— Спасу нет. То печет, то дергает. — На восково-тусклых скулах Йосыпа проступили росистые крапинки пота.

— Хто тебя так погладил?

— Сельповская кобыла. Издохла бы она еще позапрошлым летом! Наступила копытом.

— Скоти-и-на! — сочувственно протянул Микола Микитович.

— Топталась, топталась, пропащая душа, гарцевала, пока не топнула по живому.

— Пришел пожаловаться?

— Показать.

— Я в таком разе не спец.

— Як так не спец?

— А так, не спец, и усе. Если бы у тебя, скажем, стригущий лишай, тогда по моей части.

— Ты ж лекарь!

— Я по наружному, а тебе нужен костоправ.

— Шо ж робить?

— Езжай до деда Ковбасы.