Она, видать, истомилась вкрай, и злость ее перегорела, пропала на время. А как хотелось не расплескать ее, донести до порога. И вот, скажи, не донесла. Варя закрыла за собой калитку, оперлась на нее спиной, смежила веки. Незаметно сорвавшиеся снежинки закружились в густом застойном воздухе, плавали, не торопясь упасть на отсыревшую землю. Затем повалило, повалило белым, густо, настойчиво, — трудно дыхнуть. Тут же развиднелось, очистилось в воздухе, а земля сделалась неузнаваемо белой.

Лазурка выскочил на подворье в глубоких отцовских калошах, одетых охлябкой на голые ноги, в одной рубашонке и коротковатых штанишках. Выскочил голомозый, тряся копной ярко-рыжих волос, завопил вовсю, припрыгивая:

— Лети, снежок, на наш лужок!..

Мотя показалась на пороге с веником в руках.

— Ось я тебя полечу. А ну, гай до хаты, простудишься — бухикать будешь!

Она чувствовала себя здесь уверенно, по-хозяйски — это кольнуло Варю больнее всего. Новая волна ненависти нахлынула на сознание. Варя сняла с плеча мешок, поставила его у куста сирени, что голо темнел под окном, кинулась на соперницу, поймала ее за волосы, стала бить головой об стену хаты. Била не на жизнь, а на смерть. Она была дюжее Моти, рослее. У нее было и то преимущество, что она знала, куда спешит и что ей предстоит делать. Мотя же была не готова. Для нее все это как снег на голову. Она не могла понять, что происходит. И только тогда, когда весь рот у нее был в крови и она отхаркнула сгусток, искровянив фуфайку своей обидчицы, принялась тыкать черенком веника снизу вверх, попадая Варьке то в грудь, то в подбородок. А совсем освоившись, поняв в полной мере, что за враг перед ней, понимая, что ей грозит, если она оплошает, поддастся, она решительно отбросила веник, сорвала с головы соперницы шальку, намертво вцепилась в коротко стриженные жестковатые Варины волосы.

Равновесие казалось восстановленным. Держа друг друга за патлы, угнув голову, они возились по просторному двору, оставляя темные следы на непорочно-белом снежном покрове, выкликая сиплыми от волнения, усталости и злости голосами всяческие проклятия в адрес друг друга. Вот и пришел час высказать все, что копилось годами, излить обиды, предъявить счет.

— Мой Йосып, мой! — хрипела Варька. — У меня от него дытына!

— И у мене будет!

— Шлюха поволоцкая!..

— Я его первой полюбила!..

— А я первая ему призналась!..

В самом начале схватки Лазурка, напуганный происходящим, метнулся на улицу и прямой дорогой подался в сельпо, к отцу. Он разыскал его в погребе-леднике, сквозь плач прогундосил: