Возможно, так будет. Но пока надо присутствовать на корабле лично, бывать с ним и подо льдами, и в тропических водах, дышать его пресным воздухом, не видя солнца, голубизны неба, синевы моря, уставая от замкнутости его стального цилиндра, испытывая на себе все его магнитно-силовые линии, кормясь его хлебом, что в целлофановых пакетах, воблой, запечатанной в высокие жестяные банки… Столько неудобств, столько невзгод! Но почему же все-таки стремится человек на подводный корабль, почему старается пройти неимоверной строгости отбор, только бы зачислили в подплав? Предложи Кедрачеву-Митрофанову и его составу светлый дворец с приборами вместо лодки — вряд ли согласится на такую замену.

Каждому времени — своя романтика.

Подана команда к всплытию. Было похоже, что всемогущий атлант, нянча лодку на ладонях, выносит ее на поверхность. Даже в висках, показалось, потрескивает от перепада давления.

Учение окончено. Офицеры медленно, устало покидали макет центрального отсека лодки, ступая на неподвижную палубу — пол учебного помещения. Кедрачев-Митрофанов кивнул оператору, сидящему в отдалении за перегородкой:

— На сегодня довольно.

— Добро! — ответил оператор, отключая питание.

2

Небольшого роста, крупноголовый, Максим Козодоев смотрит всегда исподлобья, набычась. Кажется, будто тонкая его шея устает держать крупную голову, потому гнется, клоня ее чуть набок и вперед. Лицо у Козодоева бледное, худощавое, лоб — высокий. Не лоб, а просто-таки чело. Кожа на челе натянута до глянцевого блеска — ни морщинки. Только у самого переносья вертикально встает глубокая канавка.

В детстве Максим не думал о море, его влекла авиация. В городском Дворце пионеров он мастерил модели летающих аппаратов, участвовал в соревнованиях, завоевывая хотя и не первые, но всегда почетные места.

Рано остался без отца, вернее, он его совсем не знал — отец ушел на службу еще до рождения Максима. Затем — война. И ни одного письма с тех пор, никаких известий. Мать работала на заводе, Максимка бегал в школу. Часто оставался без присмотра, без ухода. Жили не шибко, чаще всего сидели на картошке да на брюкве. И поселилась в лице Максимки какая-то вялость, которая со стороны могла показаться даже болезненностью. Но болеть он ничем таким, кроме кори, не болел. Правда, по зимам хлюпал носом, кашлял беспрестанно, временами трубно бухикал, пугая по ночам мать. Но приходила веселая ростепель, землю обдувало сухим горячим ветром, и от Максимкиных недугов не оставалось и следа.

По окончании десятого класса его вызвали в военкомат, предложили ехать в военное училище. Он выбрал морское инженерное. На лодку пришел в звании лейтенанта. Командиром группы управления реактором его назначили недавно. И совсем не за то, что в нем нашли особую военную лихость или заметное рвение к службе, нет. Он был просто въедливым в работе, настырным: без шума, без показной суеты докопается до сути, дойдет до всего, сделает дело и снова молчит. Словоохотливым бывал с одним только Юркой Балябой. Почему-то он его любил называть — Егорий. Так прабабушка Оляна когда-то называла Юрия. Сует Балябе книги о знаменательных случаях в науке, рассказывает об устройстве своего заведования — реактора. А то, бывало, посадит за столик в своей каюте и начинает разыгрывать с Юрием сцену, будто сидят они у приборов дистанционного управления и он подает Юрию команды. Юрий, высокий, костистый, чувствует себя в Козодоевом царстве неповоротливым, неловким. Теряется, докладывая о своих действиях невпопад. Бледное лицо Козодоева оживляется, высокий лоб розовеет, глянцево посвечивает натянутой кожей.