Разговор действительно был нелегким. Причиной ему послужил сегодняшний дневной концерт, на который только что ездил экипаж. Кедрачев-Митрофанов (между собой его попросту звали Кедрачом) был недоволен отлучкой личного состава в рабочее время. У него, что называется, полетел график занятий и тренировок.

— Где я возьму этот потерянный день? С кем буду отрабатывать аварийные положения?!

Алышев, распорядившийся везти людей на концерт, пытался успокоить его:

— Наверстаем, наверстаем… — Он понимал командира лодки, но такой случай… — В кои-то веки заглянули артисты! Сам был бы рад посмотреть их, да вызвали в штаб на совещание.

Пазуха продолжал рассказывать:

— Что у них там было, не знаю. «Дед» укатил вскорости. А командир все время ходил насупившись. Я своими ушами слышал, как он кинул старпому: «После ужина заставлю отрабатывать!.. Артисты!» Мабуть, вашей отлучкой недоволен.

Легкая досада ворохнулась в душе Юрия. Радость, пришедшая к нему во время поездки, начала сменяться раздражением. Чувствовал себя в чем-то виноватым, вроде взял что-то лишнее, недозволенное. «Странный человек, — подумал о командире, — то мягкий, все понимающий, матроса особенно не строжит, не допекает, то вдруг начинает болты затягивать. «После ужина заставлю!..» — вспомнилась угроза. — Хорош Кедрач! После ужина своя служба: разводы нарядов, вахт, караулов, личное время, а там и отход ко сну».

Юрий видел плавучую казарму (ПКЗ) — вон она, у соседнего пирса посвечивает иллюминаторами. Там его койка-корытце, приткнутая к переборке просторного кубрика с низким потолком, шумный зал столовой.

Он спустился в лодку. Не успев дойти до своего отсека, услышал, как щелкнуло в трансляторе и голос дежурного приказал:

— Начать малую приборку!

Кедрачев-Митрофанов был горяч и обидчив. Вчерашний разговор с Алышевым угнетал его самолюбие, подмывал на поступок резкий и безрассудный. Но что предпринять, чем доказать «деду» свою правоту, чем утешить себя? Был бы в море на учении или в дальнем походе — другое дело. Вывел бы, скажем, лодку из невозможной каменной ловушки или спас от неминуемого затопления… Да мало ли коварных неожиданностей подстерегает корабль в океане.

Кедрачев-Митрофанов расчесал густые, медного свечения вьющиеся волосы, задумчиво потер расческой переносицу, усеянную конопатинами, — они у него крупные, яркие, этакой невозможной россыпью запятнали все лицо вплоть до бакенбардов. Нос у него широковатый, с мясистой, мальчишеского задора загогулиной на конце. Рот — словно у Петрушки, большой. Улыбнется — уголки губ разъезжаются в полном смысле до ушей. Потому не любит улыбаться, держит лицо в строгости.