– Я не хочу, чтобы с вами случилось что-либо плохое, – со страстью сказала Франсуаза.

Ксавьер покачала головой:

– Вы меня не знаете, напрасно вы меня любите, вы ошибаетесь.

– Я люблю вас и ничего не могу с этим поделать, – с улыбкой отвечала Франсуаза.

– Вы ошибаетесь, – рыдая, повторила Ксавьер.

– Вам так трудно живется, – сказала Франсуаза. – Позвольте мне помочь вам.

Ей хотелось бы сказать Ксавьер: я все знаю, это ничего не меняет между нами. Но она не могла говорить, не предав Жербера, ее переполняло бесполезное сострадание, не находившее никакой определенной погрешности, за которую можно было бы зацепиться. Если бы только Ксавьер решилась на признание, она сумела бы утешить ее, успокоить; она защитила бы ее даже от Пьера.

– Скажите мне, что вас так волнует, – настоятельно попросила она. – Расскажите мне.

В лице Ксавьер что-то дрогнуло. Франсуаза ждала, не спуская глаз с ее губ; одной-единственной фразой Ксавьер сотворит то, чего так давно желала Франсуаза: всеобъемлющее единение, в котором смешаются их радости, тревоги и муки.

– Я не могу вам сказать, – в отчаянии произнесла Ксавьер. Она перевела дух и более спокойно добавила: – Нечего говорить.

В приступе бессильной ярости Франсуазе захотелось стиснуть руками эту упрямую головку так, чтобы она раскололась; значит, не было никакого способа вынудить Ксавьер к отступлению? Упрямо, невзирая на ласку, невзирая на силу, она по-прежнему замыкалась в своей агрессивной сдержанности. Даже если ей угрожает бедствие, Франсуаза обречена оставаться в стороне, словно бесполезный свидетель.

– Я могла бы вам помочь, я в этом уверена, – сказала она дрожавшим от гнева голосом.

– Никто не в силах мне помочь, – возразила Ксавьер. Откинув назад голову, она кончиками пальцев поправила волосы. – Я уже говорила вам, что ничего не стою, я предупреждала вас, – в нетерпении добавила она, снова приняв непримиримый, безучастный вид.

Франсуаза не могла больше настаивать, это было бы бестактно. Она чувствовала себя готовой безоглядно пожертвовать собой ради Ксавьер, и если бы этот дар был принят, она разом освободилась бы и от себя самой, и от того мучительного чужого присутствия, которое постоянно стояло на ее пути. Но Ксавьер оттолкнула ее. Она соизволила плакать в присутствии Франсуазы, но не разрешила разделить ее слезы. Франсуаза оказалась одна перед лицом одинокого и строптивого сознания. Она коснулась руки Ксавьер, которую обезобразил большой шрам.

– Тот ожог совсем прошел? – спросила она.

– Все в порядке, – отвечала Ксавьер, взглянув на свою руку. – Никогда бы не подумала, что это может причинить такую боль.