– Вы по-прежнему хотите пойти в кино? – спросила она Ксавьер.
– Я не знаю, – ответила та. – Думаю, я предпочла бы прогуляться.
Франсуаза испугалась этой пустыни вялой скуки, простершейся вдруг у нее под ногами; придется, стало быть, без всякой помощи пересечь это огромное пространство времени! У Ксавьер не было настроения разговаривать, однако ее присутствие не позволяло наслаждаться истинным молчанием, когда можно беседовать с самой собой.
– Хорошо, давайте погуляем, – согласилась Франсуаза.
Шоссе пахло гудроном, прилипавшим к ногам; эта первая бурная жара застала всех врасплох. Франсуаза ощущала, что превратилась в пресную, вялую массу.
– Вы и сегодня чувствуете себя усталой? – ласково спросила она.
– Я все время усталая, – отвечала Ксавьер. – Я становлюсь старой женщиной. – Она бросила на Франсуазу сонный взгляд. – Извините меня, я не очень приятный спутник.
– Какая же вы глупенькая! Вы прекрасно знаете, что я всегда рада побыть с вами, – сказала Франсуаза.
Ксавьер не ответила на ее улыбку, она уже замкнулась в себе. Никогда Франсуазе не удастся заставить Ксавьер понять, что она не просит ее демонстрировать прелесть своего тела или привлекательность своего ума, а лишь позволить участвовать в ее жизни. В течение всего месяца она упорно старалась сблизиться с ней, но Ксавьер упрямо оставалась той чужой, чье ускользающее присутствие отбрасывало на Франсуазу угрожающую тень. Бывали моменты, когда Франсуаза погружалась в себя, бывали и другие, когда она целиком вручала себя Ксавьер. Но зачастую она снова с тревогой ощущала ту двойственность, которую открыла ей однажды вечером некая маниакальная улыбка. Единственным способом уничтожить ее скандальную реальность было бы забыться с Ксавьер в общей дружбе; на протяжении долгих недель Франсуаза все более остро ощущала такую необходимость. Но Ксавьер никогда не забывала о себе.
Нескончаемая рыдающая песня пронзила горячую толщу воздуха; на углу пустынной улицы какой-то мужчина, сидевший на складном стуле, держал между коленей пилу; к стенанию инструмента его голос примешивал жалобные слова:
Дождь стучит по крыше, Я его не слы-ы-шу, Сердце замира-а-ет, Словно шум шагов.Франсуаза сжала руку Ксавьер; эта тягучая музыка в знойном одиночестве казалась ей подобием ее сердца. Рука Ксавьер оставалась в ее руке, бесчувственная и беспомощная. Даже через прекрасное осязаемое тело нельзя было добраться до Ксавьер. Франсуазе хотелось сесть на край тротуара и больше не двигаться.
– Что, если нам пойти куда-нибудь? – предложила она. – Слишком жарко, чтобы просто шагать. – У нее больше не было сил бесцельно бродить под этим неизменным небом.