— Так что ж, мы в прошлом году были в отпуске летом. Кто-то должен работать, не закрывать же учреждение.

— Но почему этим «кто-то» обязан быть я? Не такая уж ты наивная, понимаешь, что к чему. Задумал продвинуться, что-то получить, без подхалимства не обойдешься: сначала на животе поползай, потом на карачках. Мы себя во всем ограничиваем, по копейке собирали, вступая в кооператив, и вот получили эту конуру. А Циприкис? Только из Риги явился, ему тут же двухкомнатную в новом доме, и безо всякого пая. На блюдечке поднесли. Примите, сделайте одолжение. Даром. А я что, человек второго сорта? Обязан покупать квартиру за собственные деньги? А?

— Почему ты говоришь это мне? Скажи Циприкису. Скажи Грузиту. Скажи начальнику.

— Ну, знаешь… Почему? Да потому, что ты моя жена. Или по-твоему, между нами должны быть секреты?

— Какой ты мелочный, раньше я не замечала… Не пустили в отпуск, и тебе уже кажется, что все кругом проныры, подхалимы… Иногда ты точно… дикарь.

— Вот как! Ну, спасибо. Жаль, не пришла пораньше, тут под окном на эту тему толковали две старухи. Бесплатный спектакль, стоило послушать. Очень даже стоило. Тогда б ты знала, что такое… дикарь. Скажи, я хоть раз за всю нашу жизнь… хоть раз ты видела меня пьяным? Дикарь! Уж ты-то могла бы приберечь свои насмешки, и так приятели потешаются: подкаблучник, говорят, от жены ни на шаг. А теперь я пойду и напьюсь. Хватит!

Она встала, подошла к мужу, прижалась к нему. Он почувствовал, как она вздрагивала, будто в ознобе, как утирала слезы.

— Юрис, — сказала жена, немного успокоившись. — Юрис, я боюсь. Так боюсь…

— Чего ты боишься?

— Боюсь, не прожить нам долго вместе.

Она отступила к окну и повернулась к мужу спиной. Жена казалась такой беспомощной, уставшей, худые плечи ссутулились, словно от непомерной тяжести, и сама она выглядела постаревшей лет на десять. И Пуполу стало жаль ее. Но он уже одевался. Одеваясь, ждал, что жена позовет, попросит остаться, ну, хотя бы что-нибудь скажет. Но она молчала. Выходя в коридор, он оставил дверь приоткрытой, все еще надеясь услышать эти слова. Но жена молчала. Уже на лестнице он остановился, прислушался. В квартире все было тихо.

По небу, чистому, ясному, носились ласточки, душисто тянуло из садов и полей. Вечер был тихий, ветер присмирел, издалека звучали голоса, детский смех. Пупол не знал, куда ему податься, и у него было такое чувство, что вот сейчас должно произойти что-то непоправимое, и вдруг он испугался, потому что только теперь, хотя женат был третий год, только теперь он понял, как дорога ему жена, понял, что жизнь без нее будет другая и небо будет другим, и внезапно он осознал всем своим существом, что она и есть та единственная, самой судьбой, возможно, предназначенная, и что другой такой ему не встретить нигде, никогда. Захваченный врасплох своими мыслями, он повернул к беседке, решив переждать, прийти в себя, но там сидели все те же старушки, наслаждаясь предвечерним покоем и думая о чем-то своем. Взгляд Пупола остановился на той маленькой, щупленькой, которая рассказывала о дикаре, и, желая сказать ей что-нибудь приятное, он произнес: