Утренние переговоры с организаторами ни к чему не привели. Последний разговор был в отдельной комнате, где собрались они все четверо во главе с представителем консульства, не снимавшим с рук черных кожаных перчаток. Сказал им напоследок на их бессменное «ничем не можем помочь», что даже когда человек по ту сторону жизни и уже бездыханен, ему все же пытаются помочь, надеясь на хоть призрачный шанс. Они же, в несравнимой с этим ситуации, и пальцем не шевельнули. При том что самолет, судя по количеству приехавших, полетит на треть пустым. Очень сожалеем, повторили они, поглядывая на часы.

В холле уже все сидели с вещами в ожидании трансфера. Я прошелся по рядам, предлагая обменять на евро оставшиеся них рупии, у кого есть. Не особо удивляясь, что многие старались сделать это по сказочному для себя курсу. Я не возражал, какой называли, так и менял. Бог весть, сколько и где придется тут жить. Это, как сказал работник консульства, последний эвакуационный рейс.

Холл опустел, уехали с экскортом полиции впереди и позади автобуса. Тишь. Дальше крыльца выходить нельзя – по периметру стоят автоматчики в масках. Подошел портье, пришло распоряжение, что в отель они больше никого селить не могут и в холле мне находиться тоже не желательно более часа-двух. Спросил о других отелях. Вряд ли, ответил он, все закрылись.

Позвонил в украинское консульство. Очень бы рады помочь, но ничем и никак сейчас, сами не могут выйти за ограду. Тот же ответ из российского. Полистал телефонную книгу. Мистер Ларк, начальник полиции в Даполи, рядом с Харнай. Узнал меня по голосу, обескуражил готовностью немедленно помочь, прислать дорожную бумагу, чтобы приехал, будет рад. Как-то неожиданно и странно, может, он навеселе? Звоню в Харнай – папе, в мой дом, семью. Трубку берет сын. Рассказываю, что начальник полиции дал добро и поможет добраться. Прости, говорит, мы не можем тебя принять. И плачет. Рушикеш, добрый красивый парень, атлет, рыдает в трубку. И вся семья – с отцом, мамой, девочками, все рядом, по громкой связи говорим. Не могут – деревня, говорят, забросает их камнями. Ушам не верю, какой-то сон. Из-за меня? Наша деревня? Да, и плачет. Пришлось утешать, говорить, что я понимаю, что ничего страшного, что у меня есть тут в Мумбаи жилье. Еще вечером звонил Шреасу, учителю, сыну брамина, он в Харнай сейчас. Да, у него есть близкие друзья в Мумбаи, сейчас свяжется с ними, перезвонит. И тишина. Набрал Сачина. Принял ли бы он меня, если вернусь, хотя шансы ничтожны. Молчит. Скажи прямо, мы же друзья, ты боишься? Молчит.