Так значит, говорит майор, вы отказываетесь от двухнедельного карантина? В таком случае у нас нет выбора: тюрьма. И поигрывает пальцами. А вообще, беря мой паспорт и листая его не глядя, что вы тут делаете и как оказались в Чаттисгархе?

Для начала, говорю и нащупываю в рюкзачке телефон, вы сейчас отпустите Сачина и извинитесь перед ним. Он поступил, как единственно достойно индийца, дав приют гостю, об этом выйдут завтрашние газеты Махараштры. Во-вторых, никакой принудительной изоляции с клеймом на запястье не будет. Свобода дороже страха ее потерять. Не только это я ему успел сказать, а и многое другое, притормаживая и смягчая, но дав понять, что втемную и без последствий это со мной не пройдет. Набираю номер полковника Пармы, в двух словах говоря ему о происходящем. Он с лету все понял, передаю трубку майору. Тот начал властно и грубовато, но на глазах тон и лицо менялись. Уж не знаю, что Парма ему говорил, но к концу разговора он лишь повторял тихо: да, сэр, есть, сэр. Наступила тишина. Доктор вынул из портфеля штамп, которым ставят клеймо. Майор едва заметно покачал головой. Ладно, сказал он, протягивая паспорт, возвращайтесь оба, но от рыбного хозяйства не отходить, дальше – решим.

Вернулись. Сачину все же поставили штамп на запястье. И двум его помощникам в деревне, они перестали приходить и Сачин сам возил корм рыбам. Интернет у домика не ловился, нужно было идти к дамбе, там я и садился на перевернутую лодку на берегу, ведя переписку со знакомым издателем в Даполи, выпускавшим несколько газет по всему штату. Составили с ним текст таким образом, чтобы местная администрация и полиция выглядела в этой истории заодно с Сачином как гостеприимные индийцы. Двумя днями спустя в одной из главных газет штата вышел большой очерк о нас. Потихоньку работники Сачина вернулись. И тот паренек, с которого содрали штраф, появился с друзьями на озере, затягивая сети. Дал ему немного денег. Они мне – рыбу, и к вечеру привезли еще из деревни еду, которую заказал. Мыло, например, вместо лимонов, и арбуз вместо лапши. Жизнь налаживалась, Сачин начал приходить в себя. Я отлучался в лес, зная почти наверняка, что его обязали докладывать обо мне. Мы не трогали эту тему. Думаю, он понимал, что мне без леса невозможно – даже под угрозой тюрьмы, а он уж пусть сам решает.

Вроде бы нас оставили в покое. Я растянул на веревках между деревьями зеленую солнцезащитную сетку, перенес под нее кровать. Чудесный вид на озеро внизу, а в изголовье – джунгли. На рассвете варил на костре остатки кофе, разделив буквально на глотки по дням. Собирал тормозок – пару картошек, испеченных с вечера, пару помидоров, лук, печенье, воду, брал камеру и шел в лес. Но недалеко пока, до первого луга, поглядывая в сторону дальнего, но придерживая себя, надо бы еще пару дней не рисковать, и к полудню возвращался. Плавал в озере, ходил через перелесок к дамбе, ловя интернет. А закатные часы вновь проводил в джунглях.