И он кинулся к мучителям, чтобы разорвать их, растоптать. Он приближался не прямо, а кругами, в нем происходила жестокая борьба между ненавистью и страхом. Но пока что побеждала ненависть, и круг от круга становился уже.

— Ну и шельмец!.. Он ведь на нас войной идет. Ай хорош конек будет! Ай хорош! Доживу — обязательно прокачусь на нем, — говорил зоотехник.

Савраске осталось до мучителей не больше десятка шагов, но тут его поборол страх, а потом окликнула мать, и он убежал к ней, присосался к вымени и постепенно успокоился. Только на левом, затавренном боку еще долго подергивалась кожа.

Все Савраскины ровесники тоже получили паспорт «X» и номер. Это значило, что они принадлежат Хакасскому конному заводу.

Зоотехник облегченно вздохнул и молвил:

— Да, все «окрещены» и «прописаны». Теперь, крестники, уговор — не попадаться волкам на зубы, не путать нам счет, — и бросил каленые печатки в ведерко с водой.

Ведерко громко зашипело, дохнуло густым белым паром. Жеребята шарахнулись от маток. Зоотехник начал успокаивать их:

— Все, все… Теперь мы вас на три года — на полную волю. Только не болеть. А заболеет кто — заарканим.

Колтонаев ушел с косяком, Олько — на охоту, зоотехник уехал к другому косяку.

Прошло несколько дней; жеребята перестали оглядываться на тавреные места. Боль прошла, но память о ней осталась надолго. Савраска явно не доверял табунщикам. Не помогал и сахар. Теперь Савраска поднимал его не раньше, чем Олько поворачивался к нему спиной. Олько пробовал сломить упрямца: бросит сахар в траву и стоит смотрит. Стоит и Савраска.

И сколько бы ни стояли, Савраска всегда оказывался терпеливей. За эту выдержку Олько еще сильнее полюбил его.

* * *

И вдруг любимец исчез. Случилось это ночью, когда косяк проходил мимо оврага.

Ночь была смутная: в небе — дырявые облака, на степи — замысловатые пятна теней вперемежку с пятнами света, и все это зыблется, плывет, постоянно меняет свои очертания.

Уплыл и Савраска. Все время был на виду — и вдруг не стало!

Олько метнул взгляд направо, налево — там только холмы, пятна.

Повернул коня назад, к оврагу. В глубине оврага идут рядышком матерый волк и Савраска. Волк тесненько прижался к жеребенку, мордой к морде, будто нашептывает что-то, и легонько, ласково погоняет его пушистым хвостом, а Савраска поставил уши и внимательно слушает. Никогда не бывал он таким смирным.

— Вот так пара! — ахнул Олько.

Затем осторожно сполз с коня — не звякнули ни уздечка, ни стремена, — поудобней взял ружье, нырнул в туман с головой и пополз за волком.

«И куда он его? Почему не зарежет тут?» — раздумывал Олько.