Она появилась точно в назначенное время, легкое зеленое платье очень молодило ее, в руках она держала огромную, невероятного размера соломенную сумку. Зачесанные назад волосы свободно падали на плечи, и на какое-то мгновение, глядя, как она входит в дверь, залитая солнечным светом – вся как на ладони и одновременно как бы в дымке, – Вивальдо показалось, что он видит перед собой Кэсс его ранней юности, тех, канувших в прошлое лет. Тогда она казалась ему самой прекрасной из всех златокудрых девушек, несравненной, а Ричард – самым замечательным, самым великим из всех мужчин.

Кэсс выглядела страшно взволнованной, ее будто сжигало изнутри с трудом сдерживаемое пламя. Она улыбнулась ему, такая молодая и такая измученная, и его вдруг обдало ее теплом, ее ароматом.

– Как поживаешь, Вивальдо? Сто лет тебя не видела.

– Твоя правда. И моя вина. Как там у вас?

Она иронически повела плечами, воздев по-детски руки.

– По-разному. – И тут же поправилась: – Сейчас все скверно. – Потом осмотрелась. Находившиеся в магазине люди разглядывали полки с книгами подобно тому, как дети глазеют на рыбок в аквариуме. – Ты свободен? Мы можем идти?

– Да. Я только тебя и ждал.

Он попрощался с хозяином, и они вышли на раскаленную улицу. Это был Ист-Сайд, район «пятидесятых стритов».

– Куда ты хочешь меня затащить?

– Мне все равно. Лишь бы работал кондиционер и отсутствовал телевизор. Этот бейсбол опротивел до чертиков.

Они двинулись на восток, по направлению к центру, каждый как будто стремился уйти как можно дальше от мирка, который хорошо знал, и от своих обязанностей и ответственности. Их покойному, молчаливому единению мешали посторонние люди, они шли навстречу или обгоняли их, выскакивали прямо перед носом из подъездов и такси или пересекали тротуар. И каждый прохожий, будь то мужчина или женщина, казалось, нес свою непосильную ношу; разгоряченные и недовольные лица выдавали печальные секреты их личной жизни.

– В такие дни, – вдруг заговорила Кэсс, – я вспоминаю, что значит быть молодой, очень молодой. – Она подняла на Вивальдо глаза. – Когда все волнует, все имеет цвет и запах, когда все – впервые и даже страдание прекрасно, потому что оно – совершенно.

– Ты играешь с огнем, Кэсс. Что касается меня, то второй раз в эту шкуру я не влез бы ни за что на свете.

Но он понимал, что она имеет в виду. Ее слова отвлекли ненадолго от мыслей об Иде и Эллисе, от жутких картин их близости. («Ты ведь говорила, что не встречалась с ним после того вечера». – «Я видела его только однажды, когда пришла сказать о своем дебюте». – «А почему потребовалось идти, могла бы обойтись звонком». – «Не было уверенности, что он вспомнит меня по телефону. А тебе ничего не сказала, потому что знала твою реакцию». – «Плевал я на твои слова, крошка, уж я-то знаю, чего ему надо – залезть к тебе под юбку». – «Господь с тобой, Вивальдо, ты что, думаешь, я не умею ставить таких нахалов на место?» – И она посмотрела на него многозначительным взглядом – разве что только не говорила: не хорохорься – ты сам пляшешь под мою дудку).