– Вивальдо, – произнесла она усталым голосом, – прошу тебя только об одном: не надо мне твоего снисхождения. Не будь добреньким, хорошо? – Она посмотрела ему в глаза, и мощный, жаркий поток живого чувства хлынул от одного к другому, и в этом потоке было столько же от ненависти, сколько и от любви. Лицо ее смягчилось, она коснулась его руки. – Обещай мне!

– Обещаю, – сказал он. И прибавил с яростью: – Ты, кажется, забыла, что я люблю тебя.

В молчании они смотрели друг на друга. Неожиданно Вивальдо притянул ее к себе, его била дрожь, слезы застилали и резали глаза, он покрывал ее лицо поцелуями, которые обжигали холодом. Она прильнула к нему и со вздохом уткнулась лицом в грудь. В их объятиях не было ничего эротического, они напоминали двух измученных детей. Она утешала его: длинные пальцы поглаживали его спину, и тогда он, издав тягостный стон, зарыдал, потому что понял, что с каждым ее прикосновением из него навсегда уходят юношеская чистота и невинность.

В конце концов он, справившись со своими чувствами, встал и пошел в ванную, там умылся и сел наконец за письменный стол. Она же поставила на проигрыватель пластинку Махалии Джексон «Там, на небесах», а сама устроилась у окна, сложив на коленях руки и глядя на залитую огнями улицу. И только много времени спустя, когда Ида уже спала, а он продолжал работать, она, повернувшись во сне, позвала его. Вивальдо замер, прислушиваясь, и поглядел на нее, но она тихо спала и больше не шевелилась. Он встал и подошел к окну. Дождь кончился, на темно-синем небе светились редкие звезды, а ветер свирепо гнал мимо тучи.

2

2

Лучи солнца озарили сталь и бронзу, камень и стекло; окрасили розоватым цветом серую воду далеко внизу и верхушки башен, скользнули по ветровым стеклам автомобилей, ползущих по вызывающим восхищение шоссе, которые рвались вперед, переплетались и тянулись на много миль; они осветили жилые дома – приземистые и высокие, плоские и остроконечные – и антенны на них, а также редкие чахлые деревья и небоскребы Нью-Йорка вдали. Самолет кренился, проваливался, а то, наоборот, взмывал ввысь, и земля за иллюминатором то заполняла все стекло, то совсем скрывалась из вида. Небо было ярко-синим, и его безмятежный свет, казалось, лишал все вокруг способности к движению. Сверху были видны только постройки – создания рук человеческих, сами же люди словно и не существовали. Самолет пошел резко вверх, ему, похоже, не хотелось покидать бесстрастные и мирные высоты, потом накренился, и Ив припал к иллюминатору, надеясь разглядеть статую Свободы, хотя его уверяли, что отсюда она еще не видна. Но вот самолет стал камнем падать, навстречу им устремился океан, моторы взревели, крылья бешено задрожали, сопротивляясь мощной тяге к земле. Затем, уже у самой воды, из-под брюха самолета вынырнула полоска земли. Колеса коротко и глухо стукнулись о твердую поверхность, мимо с шумом проносились проволочные заграждения, прожекторы и вышки. По громкоговорителю стюардесса поздравила их с благополучным прибытием и выразила надежду увидеть их в будущем снова на борту самолета. Стюардесса была очень хорошенькая. Ив флиртовал с ней без устали целую ночь, в восторге от того, как легко ему это удается. Он был пьян, страшно измотан и пребывал в какой-то странной эйфории, здорово смахивающей на панику, – он сознательно отрезал себе все пути к трезвому мироощущению. Голос стюардессы как бы вызвал из небытия жителей этой новой планеты, они выросли как из-под земли – толкали перед собой тележки, махали руками, пересекали дороги, исчезали в зданиях и выплескивались оттуда. Голос стюардессы попросил пассажиров оставаться на местах до полной остановки двигателей. Ив вытащил пакет с коньяком и сигаретами, купленными в Шенноне, и аккуратно сложил «Франс-суар», «Монд» и «Пари-матч», он был уверен, что Эрик захочет просмотреть их. На крыше ярко раскрашенного здания виднелись силуэты людей; Ив с нарастающим волнением, близким к состоянию душевной муки, пытался разглядеть пылающий костер головы Эрика. Но люди находились слишком далеко, отдельные лица пока еще нельзя было различить. И все же он знал, что там, посреди этой безликой толпы, стоит Эрик и ждет его, и это знание вдруг наполнило его душу неизвестным дотоле счастьем.