— Вы сами сказали, он бывал в Благовещенске.

— Ну и что?

— А Тамара Васильевна из Благовещенска. Они там встретились, Тамара Васильевна влюбилась в него. Она сказала: хотела аборт сделать, но Анатолий денег не дал, пожалел.

— Господи, какая чепуха! При чем здесь деньги?!

— Она говорит, ей нужно было пятьдесят рублей. Анатолий не дал. Не принцесса, говорит, и за пятерку сделаешь, как все.

— Господи, какая пошлость! Неужели можно поверить во всю эту галиматью?!

— Я не знаю. Она так сказала, Тамара Васильевна… — Татьяна продолжала разговаривать с Эльвирой Аркадьевной как во сне: у нее было ощущение, будто что-то сдвинулось в мире, покосилось, готово рухнуть, и спастись от катастрофы невозможно.

— «Тамара Васильевна, Тамара Васильевна»… — передразнила Эльвира Аркадьевна. — Какая она тебе Тамара Васильевна! Это просто шлюха какая-то, интриганка, вымогательница, а ты тут заладила… Вот пусть она только придет из магазина! Я ей покажу — «сын»! Она у меня живо поймет, где она и с кем имеет дело! Да я ее в милицию, под суд отдам! Придумать такое — явиться к нам в дом. Шантажистка! Пусть только вернется, пусть только придет… я ей! да я ей!..

Но ни через час, ни через два, ни даже к вечеру Тамара Васильевна не вернулась, а вернулся с работы сначала Анатолий, а к ночи (уставший, «как сто чертей», по его собственным словам) — глава семьи, Ефим Ефимович Мельников. Анатолий лепетал что-то невразумительное. Пожалуй, в первые минуты он и в самом деле ничего не понимал; потом — по глазам его — стало видно, что он кое-что вспомнил про Благовещенск, — он действительно мучительно вспоминал все, что было связано с этим городом, но кто такая Тамара Васильевна — не знал. Женщины, которые случались в его жизни в разных городах, теряли со временем свои реальные очертания, — конечно, было что-то похожее в Благовещенске, но, кажется, звали ее не Тамара Васильевна, никаких Тамар там не было — это он вспоминал про себя, — подвернулась одна безмозглая, сама к нему липла, теперь это лучше вспоминается, проходу не давала, они тогда на пару с Андрюхой Соколовым жили (мрачный парень, который, когда напивался, становился неузнаваемо веселым и деятельным — почти безумным, если не совсем безумным: предлагал, например, на пари выброситься из окна седьмого этажа, при этом заверял, что ничего с ним не случится, — ну, так кто будет спорить?!). Да, точно, жили они тогда вместе с Андрюхой Соколовым, и приходила эта, как ее… черт знает, то ли Верка, то ли Люська, но не Тамара, нет, точно, это он помнит, приходила, сядет на стул, смотрит, смотрит на Анатолия, Андрюха не выдерживал, уходил, Анатолий спрашивал: «Ну, чего уставилась, как баран на новые ворота?» — «А ты будто не знаешь? — говорила та. — Нравишься, вот и смотрю…» — «Бесплатные поглядки знаешь только где бывают?» — «А тебе еще и платить надо?» — «Смотри, сама лезешь, я потом не виноват…» — «Боишься?» — «Не боюсь — предупреждаю…» И точно, через несколько недель канитель началась, говорит: рожать или аборт делать? Да хоть то и другое вместе, ответил он, я-то здесь при чем? От тебя, говорит, забеременела. А я откуда знаю, усмехался он. Я знаю, говорила она… Вот черт, как же ее звали? Но только не Тамара. Кажется, Верка. Верка-верхоглядка. Точно! Она монтажница была, верхолазка, так ее и прозвали, как припечатали: «Верка-верхоглядка». Откуда ж тогда это имя-то взялось — Тамара? Врет, что ли? А зачем? Какой смысл? Видно, есть он, тайный смысл… Может, в самом деле решила: подбросить — и дать деру… Что-то такое тоже вспоминается: просила полсотню. Говорит: я аборты не делала, мне еще жить и жить, а чтоб по блату и без боли — пятьдесят рублей нужно. Было такое? Кое-что похожее было… Но он дурак, что ли, полсотни на ветер бросать? Не принцесса, и за пятерку сделает, как все делают. А то что же получается: как удовольствие получать — так вдвоем, а как расплачиваться — ему одному? Помнил ее угрозу (вспомнил и сейчас ее прищуренные, озленные глаза): полсотни жалеешь — смотри, как бы о большем не пожалел! И все. И укатилась та жизнь в прошлое, куда-то в тартарары, и не вспоминал он ее, как не вспоминал многое, что вспоминать не хотелось; у него был свой взгляд на жизнь: кто не хочет — тот не может, а кто может — тот хочет; он никогда не насиловал, он человек свободный и ты человек свободный, не хочешь — как хочешь, и наши дорожки разошлись. О чему тут говорить?..