— Ну, это уж ты совсем! — всплеснула руками Лариса. — Это уж ты даешь!.. — Она вскочила из-за стола и, сбегав на кухню, принесла бутылку вина «Бисер» и две рюмки. — Твое, — буркнула Лариса и выпила рюмку.

Зина, помедлив, тоже выпила.

— Вкусно, — сказала она, — А вдруг мне нельзя?

— Ага, нельзя! — обрадовалась Лариса. — Не вздумай даже слушать своего Володьку! Если настоишь на своем, он уважать тебя начнет, будешь командовать им как хочешь! Представляешь: ты — мать! Ма-а-ать!..

Они выпили и улыбнулись друг другу.

— Да… — сказала Зина. — Конечно, ты права. Права…

— Давай-ка споем, — предложила Лариса. — Что-нибудь такое… — Лариса мечтательно-грустно улыбнулась. — А потом еще поговорим, подумаем… Да и что тут думать-то? Рожать надо!..

Они запели романс. В нем для них было столько личного, прочувствованного и пережитого, что безо всякого напряжения, спокойно и просто, вошли они в одно настроение; сейчас их как будто переполняла тоска расставания, большая, без краев, без начала тоска, но каждая чувствовала и понимала эту тоску по-своему. В голосе Ларисы тоска была горькая, потому что прощание уже случилось давно, а жизнь осталась, а жить вроде незачем и только воспоминания, только чувство, с каким расстались, теперь и есть настоящая жизнь. «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда-а…» — пела Лариса, и только вспоминала, и только тяжело помнила, что попрощалась уже давно, все прошло… А Зина не знала еще прощания, но предчувствовала его; она боялась прощания, думала о нем, отмахивалась от него, а прощание неумолимо приходило, жизнь катилась вперед, и с горьким сердцем приходилось соглашаться, что какова бы ни была ее жизнь, «ничего, ничего, ничего не осталось от жизни моей…».

Они не глядели друг на друга, обе смотрели на темное окно перед собой. Сладка была им песня. И пусть в жизни не очень им повезло, но раз есть такая песня, раз поется полным, раскованным голосом, то быть не может, чтобы надежда совсем оставила их. И когда они пропели:

и замерли, чтобы выдержать паузу, в квартиру Ларисы позвонили…

Это были Алеша с Наташей; открывая дверь, Лариса смутилась: она совсем забыла, что должен прийти Алеша, и теперь слегка покраснела — было неудобно, что она немного пьяная. Алеша с Наташей стояли перед входом, тоже смущенные.

— Ну, проходите же, проходите! — опомнилась Лариса. — Алеша, ну что же ты! Проходите!..

Алеша пропустил жену вперед; коридорчик был узкий, Лариса прислонилась к стене; проходя мимо Ларисы, Алеша обернулся, и они вдруг крепко стукнулись лбами — у Ларисы даже слезы на глазах выступили. Алеша растерялся, покраснел, приложил ладонь ко лбу и начал горячо извиняться. Но Лариса, махнув рукой, засмеялась веселым звонким смехом. За Ларисой рассмеялся Алеша, за ними осторожно засмеялась и Наташа. Зина, выбежав на шум, увидела смеющихся «дурачков», и, как это бывает, не сдержалась сама и тоже прыснула.