— Какого Бакенбардова? — вытянув лицо, покосился Алеша.

— Алексея Бакенбардова… сорок шестого года рождения… По всей Москве объявления висят с фотографией… Вы разве не видели?

— Кого?

— Фотографии?

— Так… — протянул Алеша. — Так! — повторил он загадочно и, приподнявшись на локте, ударился головой о багажную полку. — О черт!.. — Алеша обхватил голову руками и, спрыгнув вниз, посмотрел Наде в глаза. — Это ты?

— Что?

— Болтаешь ходишь?

Он смотрел на нее, она смотрела на него; теперь, впервые взглянув на нее внимательно, он вдруг понял, кого он видит перед собой. Это было странно и невероятно, но это было так, как было, собственным глазам приходилось верить. И чем больше он смотрел на нее, а она на него, тем больше он забывал, о чем только что спросил ее, но все больше начинал вспоминать. Но что вспоминать? Скорее не вспоминать, но восстанавливать. Но что восстанавливать? Скорее не восстанавливать, а обретать. Когда это с ним началось (да и начиналось ли когда-то?), он не помнил, но знал, что у него есть какое-то представление о женском лице, о взгляде, о глазах, о губах, о прическе; это лицо было фантазией, но по этой мечте, по этой фантазии он жил; он жил и сравнивал, но никогда не видел ничего похожего на свою мечту; и мечту свою воспринимал как нереальную, поэтому никому о ней не говорил; и себе тоже: это было так же естественно для него, как воздух, вода, — жить этим, но не думать и не говорить об этом. И теперь эта мечта и эта прихоть мелькнули перед ним. Он смотрел, и видел, и обретал; ведь это было лицо, которое встречается однажды за всю жизнь.

— Когда-то… — начала говорить Надя, а он смотрел, как шевелятся ее губы, как образуются на щеках ямочки; как словно подается ее взгляд вперед, когда она расширяет глаза, а длинные темные ресницы вздрагивают и вдруг опускаются вниз; как лицо ее приобретает в этот краткий миг — веки опущены, кончики ресниц дрожат — выражение тайны, тонкой грусти; а когда она открывает глаза, они начинают светиться глубоким, искрящимся каким-то интеллектом. — Когда-то, — говорила она, — когда я была совсем маленькая, я едва не утонула, но меня спас один мальчик, меня и еще одну девочку…

О чем она говорила? Странно ему было слушать о том, что он уже знал, пережил когда-то, видел, делал все это, жил так; это было или одно и то же, или разное, но нечто общее, пережитое вместе с ней.

— И тогда… — говорила она, а он все больше убеждался, что он обретает, не вспоминает не восстанавливает, но обретает. Он почти не слышал, что она говорит, но внимательно вслушивался в то, о чем она говорит.