Светлый фон

Орудие Крылова стояло на месте, расчет был жив, и тут Крылов в полной мере оценил пехотную выучку Гришкина и Мисюры: они вытянули расчет в цепь и действовали как пехотинцы.

От второго орудия, прихрамывая, бежал Вилов. Пылаев бросился навстречу.

— Что?!

— Немцы. Гранаты в блиндаж. — Вилов обмяк, будто ему подрезали ноги.

— Стой! — Крылов пытался задержать Пылаева. Тот пробежал еще несколько десятков метров и упал.

С помощью младшего лейтенанта Николаева Крылов развернул орудие и начал стрелять картечью.

Пылаев полз назад, Гришкин спешил к нему на помощь, а немцы уже с обеих сторон обходили огневую.

Как удалось выбраться из западни, Крылов не помнил. Он вдруг увидел ездовых и подходившую пехоту. Рядом с ним, тяжело дыша, стоял Мисюра с «дехтяревым» в руках.

Лес, тревожно молчавший несколько суток, будто осатанел от грохота. Такое Крылов уже пережил — под Суземкой. Тогда он оставался с пулеметом один, а где-то справа от него залег Марзя, и Крылов испытал горечь обиды, оттого что больше не было никого. Теперь лес гремел еще яростнее, чем тогда, но пехота стояла на месте, врылась в землю, и сорокапятчики с младшим лейтенантом Николаевым врылись в землю, только они потеряли право считать себя сорокапятчиками: у них не было больше орудия, оно осталось на дороге.

Немцы продолжали напирать на пехоту, вводили в бой артиллерию, но и с тыла крепла артиллерийская поддержка пехоты. В лесу за Березиной образовался тупик.

* * *

Уютна Березина, деревья сползают к воде, берега усыпаны желтыми листьями.

Писатель Комков насадил нового червячка. Клев в ноябре, конечно, не тот, но на уху достаточно. Песенник Тилиликин-Громов и композитор Клекотов-Монастырский не отставали от писателя. Оба были полны энергии, а поэт успевал и следить за поплавком, и сочинять:

— Яков Константинович, — поинтересовался композитор, — это правда, что генерал Храпов освобожден от должности, а на его место назначен Чумичев?

— Совершенно верно, Семен Анисимович. Справедливость восторжествовала.

Поэт в разговоре не участвовал, он шлифовал нарождающееся стихотворение:

— С чего бы это? — допытывался композитор. — Генерал был боевой.

— Уважаемый Семен Анисимович, — нахмурился Комков, — от политработника армейского масштаба требуются не боевые качества, а нечто иное. Уж не думаете ли вы, что Центральное Управление поступило неправильно?

— Что вы, что вы, Яков Константинович, помилуйте! Я очень далек от того, чтобы так думать! Просто, знаете, любопытство, человеческая слабость. Я очень уважаю Трифона Тимофеевича. Такой приятный человек.