В таком виде их и застали санитары, когда включили свет в шесть тридцать.

Я много думал о том, что за этим последовало, и пришел к выводу, что это было неизбежно и случилось бы так или иначе — не в тот раз, так позже, — даже если бы мистер Тёркл поднял Макмёрфи и обеих девушек и выпроводил их, как они задумали. Старшая Сестра все равно бы догадалась — может, по одному лицу Билли — и сделала бы то, что сделала, был бы рядом Макмёрфи или нет. И Билли сделал бы то, что сделал, а Макмёрфи услышал бы об этом и вернулся.

Не мог бы не вернуться, потому что где бы он ни был — за столом для покера в Карсон-сити, Рино, или еще где, или все в том же отделении, — он не мог бы позволить Старшей Сестре сделать последний ход и умыть руки. Все равно как если бы заранее подписал договор биться с ней до последнего.

Едва мы начали вставать и ходить по отделению, разговоры о случившемся стали расползаться, словно низовой пожар.

— Кого они впустили? — спрашивали те, кто не был с нами. — Шлюху? В отделение? Господи.

— Мало что впустили, — говорили им другие. — Они устроили настоящую вакханалию. Макмёрфи собирался выпустить ее до того, как придет дневная смена, но проспал.

— Ладно, хорош вешать лапшу на уши.

— Никакую не лапшу. Вот те крест. Я сам там был.

Те, кто там был, стали рассказывать об этом с изумлением и тайной гордостью, вроде той, что испытывают свидетели пожара в гостинице или прорыва плотины, сохраняя серьезную мину на лице, поскольку уровень ущерба был еще неясен, но постепенно серьезность сходила на нет. Стоило Старшей Сестре с ее шебутными санитарами обнаружить что-то новое, например, пустую бутыль из-под сиропа от кашля или штат колясок, стоявших в конце коридора, словно пустые карусели в парке развлечений, как всплывала очередная яркая деталь прошедшей ночи, побуждая тех, кто там был, уснащать свои рассказы новыми подробностями. Черные согнали всех — и хроников, и острых — в дневную палату единым беспокойным скопом. Только двое старых овощей видели на своих постелях, хлопая глазами и вставными челюстями. Все оставались в пижамах и тапках, кроме, Макмёрфи с девушкой: она была одета, не считая туфель и нейлоновых чулок, перекинутых через плечо; а он был в своих черных трусах с белыми китами. Они сидели бок о бок на диване, держась за руки. Девушка задремала на плече у Макмёрфи, и он прислонился к ней головой с довольной сонной улыбкой.

Наша тревожная серьезность против воли уступала место озорной веселости. Когда сестра нашла кучу таблеток, которыми Хардинг посыпал Сифелта с девушкой, мы с трудом сдерживали смех, а когда из бельевой вывели заспанного мистера Тёркла, опутанного сотней ярдов рваной простыни, словно мумию с бодуна, мы уже покатывались со смеху. Старшая Сестра отвечала на наше веселье своей неизменной улыбочкой, но каждый смешок, казалось, повышал в ней градус бешенства, так что она в любой момент могла лопнуть, как мочевой пузырь.