— В июне на Монастырской, семь, — выделяя каждое слово, заговорил Жихарев, — случился пожар. Когда его затушили, в одной из комнат обнаружили труп владельца дома. Работали несколько дней подряд. Кажется, все сделали на совесть...

— Это ты мне про самоубийство, Федя? — перебил прокурор. — Я в курсе: помощник подробно информировал.

— Не дает оно мне покоя, и все тут, — признался Жихарев.

— Ты полагаешь, дело серьезнее, чем самоубийство? Тогда выкладывай доводы, — прокурор встал, прошелся по палате и снова сел.

Жихарев заговорил, обдумывая каждое слово.

— Сомнения у меня появились недавно, после повторного опроса бойцов пожарной команды. Один из них, такой пожилой усач, он всю жизнь с огнем воюет, рассказывал, что его поразило, насколько быстро вода, которой тушили огонь, исчезла из комнат, словно вытекла куда-то.

— Но при чем здесь это? Ведь установлено, что проникнуть в дом с улицы было нельзя: окна были заперты на замковые шпингалеты, дверь — на двух засовах. По крыше тоже не подступишься... Не сгущаешь ли ты краски, Федя? — усомнился прокурор и тут же сам себе ответил: — Хотя нет, за тобой такого не водилось.

—  Понимаешь, Демьян, — задумчиво продолжал Жихарев, — положение трупа какое-то неестественное. Неестественно и само орудие самоубийства... Хотя соседи и показывали, что старик пользовался шилом, а также что он жаловался на одиночество...

— Заключение медиков и экспертов ты не берешь во внимание? — спросил прокурор.

— Наоборот. Науке поклоняюсь, Демьян. Но сердцу не прикажешь. Стучит оно мне, что где-то я ошибся.

— Допустим, если ошибся, то не один ты. Кроме тебя, вон сколько людей работало. И все же ответь мне, пожалуйста, как мог преступник проникнуть в дом, если хозяин затворился на все запоры, будто приготовился к длительной осаде? Учти и то, что нет никаких признаков ограбления. Деньги, целых три тысячи, и те на месте. Насколько мне известно, и соседи, ходившие к старику, в один голос утверждают, что ничего не тронуто. Значит, остается месть?

— Вряд ли, — покачал головой Жихарев. — Старик жил одиноко, ни с кем близко не общался. Никуда не ходил, разве что в магазин, а так все около дома в земле копался. В нашей картотеке гражданин Дымша Изосим Карлович, тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, уроженец Львова, тоже не значился.

— Вижу, Федя, заболел ты этой болезнью неизлечимо, коли в памяти такие подробности держишь, — сокрушенно покачал головой прокурор. — Знаю, что не отступишься от этого дела. Ну что ж, удачи тебе. Если понадобится, в прокуратуре сошлись на наш разговор, скажи, что я одобряю все твои действия, — и Демьян Спиридонович протянул своему фронтовому другу руку.