Бондаринский анализ честен, трезв и беспристрастен. Перебирая в уме гипотетические варианты развития российской истории после Октября, генерал неизменно приходит к мысли, что единственно спасительный среди них – советский. Все остальные катастрофичны и безысходны. И потому – окончательное прозрение во Владивостоке. Остановка у предельной черты. Путь не за океан, в эмиграцию, а от океана, от самого края. Навстречу тревожной неизвестности, навстречу испытаниям, но на своей земле и со своим народом. И потому – безоговорочный, по-солдатски прямой вывод: «Всякая борьба против Советской власти является, безусловно, вредной, ведущей лишь к новым вмешательствам иностранцев...»

Свидетельство с того берега, с той стороны. И тем более убедительное, что из первых уст, что за ним – знание реальности, тяжкий груз переосмысления прожитого, разочарований в собственных же усилиях,

Штабс-капитан и приват-доцент Корнилов тоже остался на родине. Но тут не выбор, а случай. Сраженный под Читой сыпным тифом, в беспамятстве попал к красным. Так что «не сам за себя он сделал выбор, а сыпнотифозная маленькая серенькая вошь его сделала...» Бондарин же определил свою судьбу сам.

И в этом различие между героями «После бури». Коренное, принципиальное. Корнилов «привык быть управляемым механизмом», Бондарин поступал самостоятельно. Корнилов уповал на везение, на фортуну, на Великого Барбоса, Бондарин старался исходить из правды фактов. Корнилов предрекал конец света, Бондарин искал путь от края, Не для себя – для самой жизни, для народа. Его логика: «Надобно всем людям сильно меняться. Если уж мы, человеки, дошли до края и дальше идти некуда. Белые дошли, красные дошли, какие угодно дошли, значит, всем и меняться. И, представьте себе, мне кажется, большевики-то к этому больше других были готовы».

Белые проиграли еще и потому, что рабски держались за догмы, за фетиши. Большевики не держались, а дерзали. Как тогда, – с возможной встречей на Принцевых островах, так и теперь – с нэпом, с пятилеткой, с привлечением «бывших» к сотрудничеству.

Интересы жизни, только они и совпадают в романе с истиной, с человечностью. Эти интересы на первом месте для председателя Крайплана Лазарева. На первом – и для нынешнего Бондарина. Оттого и предупреждает он, что военная «техника, ежели не взять ее в руки, приведет человечество к катастрофе. К ужасной! К такому сражению, которое будет последним». Оттого и настаивает, что «человечеству пора научиться строго судить виновников войн. Уголовным судом». Оттого и себя судит за собственную слепоту. За то, что, будучи командующим, упустил шанс договориться с красными. За то, что в семнадцатом году ввел на своем фронте смертную казнь. Вопреки очевидности, вопреки бессмысленности империалистической бойни. Не понял того, что давно уже было ясно солдатам в окопах. И эта вина его неискупима – страшная, неизбывная вина перед народом, а стало быть, и перед самой жизнью.