— Пока никаких решений на этот счет нет. Так что самодеятельностью прошу не заниматься. Да, товарищи, чуть не забыл. Вам передает привет Вадим Петрович Семиколенов. Он теперь в Саратове, один из руководителей Нижне-Волжского крайкома партии, — сказал Араши Чапчаевич, прощаясь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Сегодня Церен Нохашкин не смог уснуть всю ночь, хотя пришел с работы раньше обычного. В другой раз возвращался чуть не под утро, а сегодня ему выпала спокойная ночь, и он прометался в постели без сна. Нина клала руку ему на лоб, спрашивала, не заболел ли. Но он, односложно ответив ей, опять созерцал потолок, не зная, как начать этот непростой разговор.

— Говори же, что случилось? — потребовала наконец Нина. — Я вижу, тебе что-то страшно сказать мне.

И Церен сказал, как прыгнул в прорубь: в список семей, подлежащих выселению, местными активистами занесены ее сестра Зинаида с мужем.

— Церен, родной! — взмолилась Нина. — Ты же знаешь, от всего куста Жидковых осталась у меня одна эта веточка — сестра… Пусть кривая веточка, ничего не скажу, но — одна! Одна, последняя! Да, у Зины хранились кое-какие вещи отца. Кому это неизвестно? Но какая же она кулачка? Пожалуйста, не торопись с разъяснениями. И муж у нее ветеринар! Когда-то на моего отца работал, был управляющим! Своего ничего не имел. — И закончила она совсем неожиданно: — Нет, нет! Это просто невозможно. Вот что — возьму я детей и вместе с Зиной отправлюсь в Сибирь. Укрепляй здесь Советскую власть без нас.

Чтобы он ни на минуту не сомневался в ее решении, Нина тут же сняла с кровати матрас и ушла в другую комнату к детям.

Церен был совершенно раздавлен этой ссорой. Все годы Нина оставалась для него нежным и преданным другом. В ее любовь и семейную самоотверженность он уверовал, как в самого себя, и эта уверенность делала его сильным, уравновешенным, мудрым. Приходя домой после изнурительно долгих заседаний, служебной маеты, возвращаясь из поездок по улусу разбитым, усталым, он попадал в уют семьи, любящей его, и это возрождало его силы, возвращало его самого к жизни. Нина лелеяла его, как ребенка, даже по имени звала ласковее, чем детей. По первому взгляду она угадывала настроение «своего муженька», превращалась в рабыню его прихотей, друга, осторожного советчика; брала, если нужно, всю горечь момента на себя, могла умереть за своего Сиреньчика, за детей, за семью. Чотын уже ходил во второй класс. Лидочка тянулась за братом и умом, и в росте. И вдруг всего-всего этого лишиться. Все в Церене оцепенело.