Джимми! Джимми! Фрэнк постоянно повторял это имя. Джимми — прекрасный парень, шутит с грустным видом, любит, что не похоже на технаря, музыку и театр, презирает высшее общество. С другой стороны, презирает и богему, в работе гений, с нежностью рассказывает о своей бабушке, умершей на родине в Вирджинии, очень любит Японию, и это не поверхностный интерес, он по-настоящему уважает японцев. У него отличный вкус в выборе галстука, делится, когда ему удаётся приобрести сигареты из Египта или Турции, выпивая в кругу близких друзей, пародирует статую Свободы и бруклинский выговор в выступлениях президента. Силён в покере, здорово показывает карточные фокусы… Послушать, так Джимми просто сверхчеловек, идеальная личность, удивительно всемогущая натура. Однако Фудзико запомнила его любезным, добродушным, образованным, но вполне заурядным, «хорошо справляющимся с жизнью мужчиной».

Наконец они уселись в ресторане «Ле Шантеклер», где на стене была изображена площадь Согласия в Париже, официанты все были французами, и посетители делали заказы по-французски. Истории о Джимми, как и следовало ожидать, иссякли, и Фрэнк пустился в рассказ о своей работе. Фудзико постепенно замечала, что он очень скучный. Если бы он говорил всё это по-японски, она не смогла бы вытерпеть такое.

Фудзико внимательно разглядывала Фрэнка, затянутого в вечернюю форму нью-йоркских мужчин: тёмно-серый пиджак и серебристо-серый галстук. Из воротника выступала крепкая шея, над ней — молодое, полнокровное, выразительное лицо. Из-за неброского цвета одежды черты казались очень яркими. Но, в отличие от японских ровесников, на коже Фрэнка уже появились признаки раннего увядания, под глазами и рядом с крыльями носа штрихами разбегались морщинки. Фудзико будто надела наушники — она старалась не слушать, что там Фрэнк говорит по-английски. Ей мешала навязчивая манера беседы, будто он её в чём-то убеждает. Если слушать вполуха, то слова не доносятся, можно наблюдать за движениями его губ и радостным, довольным лицом.

«Он добрый, обходительный, приветливый молодой американец, — размышляла Фудзико. — Не скажешь, что он мне не подходит. В Японии молодые люди на летних курортах таким подражают. Случается, что подражание выглядит интереснее, но и оригинал не так уж плох. Когда он станет нашёптывать мне про любовь? Когда эта глупая восторженность сменится романтичностью? A-а, всё равно. Зато сейчас я спасена от одиночества».

Одиночество, согнув надменную душу Фудзико, сделало её покорнее. Если она не хочет остаться одна, надо на всё взирать с улыбкой. Не зная жизни, она опять уцепилась за мысль стать продажной женщиной. Представила себя в этой роли. И решила, что главная причина проституции — не бедность, а одиночество.