На улице поднялся ветер, через окно было видно, как трепещут листья деревьев. Но ветер с дождём не сотрясали дверь, как прежде, в доме их совсем не чувствовалось. Французские окна были плотно закрыты, ярко сияла люстра, комната казалась полностью отгороженной от внешнего мира.

— То есть ещё нет, — мягко произнесла Кёко.

— Угу, — ответил Нацуо, по-прежнему красный от смущения.

Масако быстро встала, подошла к патефону в углу комнаты. Нашла в шкафу пластинку. Встав на цыпочки, поставила на диск. Нацуо растерянно пересчитал пуговицы, выстроившиеся в ряд на её детской спине.

Зазвучала приятная танцевальная музыка. Масако с торжественным видом, словно завершив важное дело, вернулась к матери. С детским раскрасневшимся личиком, суетливо двигаясь, собрала учебник, тетрадь, карандаш, сунула под мышку.

— Уже спать? Молодец. Добрых снов, — попрощалась с ней Кёко.

Масако подошла к Нацуо, положила руку на подлокотник кресла, пожелала спокойной ночи.

— Ты должен поцеловать её в лобик. Она помнит по зарубежным фильмам. Хочет, чтобы самый любимый гость поцеловал её в лоб.

Нацуо приблизил губы к лобику, покрытому детским пушком. Волосы пахли молоком. Масако после поцелуя ловко отстранилась, пошла к двери, там обернулась, помахала рукой:

— До свидания. Пришли мне из Мексики письмо. И красивых марок наклей побольше.

*

— Что это у тебя такое лицо? — со смехом спросила Кёко.

— Я испугался, — с трудом, не в силах перекричать громкую танцевальную мелодию, ответил Нацуо.

— Чего тут пугаться? Ты завоевал благосклонность этого ребёнка.

— Благосклонность?

— Да. Из всех гостей, приходивших ко мне, ты — самый любимый. А самый нелюбимый, пожалуй, Сэй-тян. Конечно, больше всех мужчин на свете она обожает моего мужа, он её отец. Но когда я согласилась, чтобы отец вернулся в семью, как она и хотела, Масако стала очень милой, а я — просто жалкой. Прежде я совсем не понимала настроений дочери, а последнее время очень даже хорошо поняла. То, как она предлагала коньяк, ставила пластинку, означает, что ты получил её разрешение. В противном случае она всячески мешала бы выслушать ту историю.

— Но Масако десять лет!

— При чём тут возраст? Она моя дочь, — небрежно заявила Кёко.

Некоторое время оба молчали. На этот раз первым прервал молчание Нацуо:

— В позапрошлом году примерно в это же время мы все ездили в Хаконэ.