Все суеверные предчувствия, пугающие и неотвязные, снова проснулись в нем.

«Дурная примета, – думал Гальярдо. – Сердце говорит мне, что пятый бык проткнет меня рогом… Он проткнет меня, спасения нет!»

Однако когда пятый бык вышел на арену, то первое, что он увидел, был плащ Гальярдо. О, какой это был бык! Казалось, совсем не его выбрал Гальярдо вчера в коррале. Должно быть, животных выпустили в другом порядке. А страшная мысль неотступно преследовала матадора: «Дурная примета! От рогов не уйти. Сегодня меня вынесут с арены ногами вперед…»

Все же он наступал на зверя и отвлекал его от попадавших в опасное положение пикадоров. Сначала все его действия проходили в молчании. Потом публика, смягчившись, лениво захлопала.

Но когда подошло время смертельного удара и Гальярдо встал перед зверем, все, казалось, поняли, в каком он смятении. Движения его были беспорядочны: стоило быку дернуть головой, как он, испуганно отшатнувшись, делал несколько скачков назад, и каждую попытку к бегству зрители приветствовали градом насмешек:

– Беги! Беги!.. Забодает!

Вдруг, словно решив покончить любым способом, Гальярдо бросился вперед и нанес быку удар, но сбоку, чтобы поскорее ускользнуть от опасности. Раздался взрыв свистков и криков. Шпага вонзилась в затылок всего на несколько сантиметров и, задрожав, отлетела далеко в сторону.

Гальярдо подобрал оружие и снова пошел на быка. Он встал в позицию, готовясь к удару, и в тот же миг зверь кинулся на него. Гальярдо хотел бежать, но не было уже в ногах прежней ловкости. Бык настиг его, и матадор покатился по арене. Товарищи бросились к нему на помощь. Гальярдо поднялся, весь в грязи; сзади на его панталонах зияла большая дыра, сквозь которую вылезало нижнее белье; один башмак свалился, ленты, вплетенные в косичку, развязались.

И этот гордый красавец, так восхищавший публику своим изяществом, стоял перед всеми, смешной и жалкий, в рваных штанах, растрепанный, с косичкой, висящей словно ободранный крысиный хвост.

Вокруг него взметнулись плащи капеадоров, объединившихся в милосердном стремлении прикрыть и защитить его. Все матадоры из благородного чувства товарищества бросились готовить ему быка, чтобы он мог покончить одним ударом. Но Гальярдо, казалось, был слеп и глух: он следил за быком лишь затем, чтобы бросаться назад при малейшем его движении, словно теперь он окончательно сошел с ума от страха. Он даже не понимал, что говорят ему товарищи; смертельно бледный, сдвинув брови, точно пытаясь напрячь все свое внимание, он лепетал, сам не слыша своих слов: «Все с арены! Оставьте меня одного!»