Мы хотели, чтобы Микейла контролировала в своей жизни все, что может. Ее всегда сильно мотивировали деньги. Однажды мы увидели ее на улице в окружении книг, которые она читала в раннем детстве, — она продавала их прохожим. Как-то вечером я усадил Микейлу и сказал, что дам ей пятьдесят долларов, если она сможет сама сделать себе укол. Ей было восемь. Тридцать пять минут она боролась с собой, держа иглу возле бедра. А потом сделала это. В следующий раз я заплатил ей двадцать долларов, но дал только десять минут. Потом были десять долларов и пять минут. На довольно длительное время мы остановились на десятке. Это была сделка.

Через несколько лет у Микейлы полностью исчезли симптомы. Ревматолог предложила отучать ее от лекарств. Некоторые дети перерастают ювенильный идиопатический артрит, когда достигают пубертата. Никто не знает почему. Микейла начала принимать метотрексат в таблетках вместо инъекций. Все шло хорошо четыре года. А потом ее локоть начал болеть. Мы снова отвезли ее в больницу. «У вас только один активный артритный сустав», — сказал ассистент ревматолога. Но это было не «только». Два — не многим больше, чем один, но один — гораздо больше нуля. Один — это значило, что она не переросла свой артрит, несмотря на перерыв. Эта новость на месяц выбила ее из колеи, но она все равно ходила на танцы и играла в мяч с друзьями на улице возле дома.

В следующем сентябре, когда Микейла перешла в 11-й класс, ревматологу пришлось сообщить нам новые неприятные известия. На МРТ обнаружился износ бедра. Врач сказала ей: «Тебе придется заменить бедро прежде, чем тебе исполнится тридцать». Быть может, урон был нанесен до того, как этанерцепт сотворил свое чудо? Мы не знаем. Это были тревожные новости. Как-то раз, несколько недель спустя, Микейла играла в хоккей с мячом в школьном спортзале. Ее бедро словно замкнуло. Ей пришлось ковылять с площадки. Болело все сильнее. Ревматолог сказала: «Кажется, одна из твоих бедренных костей умерла. Тебе не понадобится менять бедро, когда тебе будет тридцать. Надо сделать это прямо сейчас».

Я беседовал с моей клиенткой: она говорила о прогрессирующей болезни мужа, мы обсуждали хрупкость жизни, катастрофу существования и чувство нигилизма, пробуждаемое призраком смерти. Я начал с мыслей о сыне. Она, как любая на ее месте, спросила: «Почему мой муж? Почему я? Почему происходит все это?» Мое осознание тесной взаимосвязи между уязвимостью и Бытием было лучшим ответом, который я мог ей дать. Я рассказал ей старую еврейскую историю, которая, как я уверен, является частью комментария к Торе. Она начинается с вопроса, структурированного как дзен-коан. Представьте Бытие, которое всеведуще, вездесуще и всемогуще. Чего этому Бытию не хватает?²¹¹ Ответ — ограничения. Если ты уже все, везде, всегда, некуда идти и некем быть. Все, что могло бы быть, уже есть, и все, что могло случиться, уже случилось. И вот по этой причине, как гласит история, Бог создал человека. Нет ограничений — нет истории. Нет истории — нет Бытия. Эта идея помогла мне справиться с ужасной хрупкостью Бытия. И моей клиентке она тоже помогла. Я не хочу переоценивать значение этого. Я не хочу утверждать, что это каким-то образом все делает приемлемым. Ей по-прежнему приходилось иметь дело с раком, пожирающим ее мужа, равно как и я все еще имел дело с ужасной болезнью дочери. Но есть кое-что, что надо сказать, чтобы осознать: существование и ограничения неразрывно связаны.