Через несколько дней пребывания Николь в больнице врачи предложили ей написать заявление в полицию и попросить, чтобы ее пристроили в приют. «Но при этом никто не обещал мне, что поможет туда добраться, а также привезет туда моих детей». Для Николь тут все было ясно: разорвать отношения с мужем значило бы потерять опеку над сыновьями[125]. «Представьте: я нахожусь в стационаре, с зондом в носу. Я отказываюсь принимать пищу. Кто поверит моему свидетельству? – качает головой моя собеседница. – Поэтому я категорически отказалась от приюта и сказала, что не могу бросить детей. Просто не переживу, если мне не дадут с ними видеться».

В жизни обитательницы подполья иногда случаются критические моменты, «моменты истины». В такие мгновения прячущийся за закрытыми дверями абьюз становится достоянием общественности, и она вдруг понимает, что все видят то, что с ней происходит, и видят ее саму. В этот редкий миг ясности туман, окутывающий ее жизнь, рассеивается, и она ясно понимает, какой опасности подвергается. Она ощущает, что иное будущее возможно, хотя и не решается поверить в это. Именно тут и надо действовать. Если упустить момент, жертва укрепится в мысли, что никто и никогда ей не поможет. Мрак снова сгустится, она вернется в свое темное подземелье, где, никому не видимая, будет снова терпеть мучения.

Такой миг наступил и для Николь. Когда она отказалась звонить в полицию и ехать в приют, сотрудники больницы могли проявить инициативу и самостоятельно обратиться к социальному работнику, занимающемуся вопросами домашнего насилия. Он пришел бы к пациентке и, возможно, развеял бы ее страхи. Вместе они бы разработали план, как обеспечить безопасность женщине-инвалиду и детям. Но медперсонал не сделал этого. «Никто не сел со мной рядом и не сказал: “Ты не потеряешь сыновей, все будет хорошо, мы все организуем”», – сетует Николь. Врачи, ответственные за ее благополучие, спокойно выписали свою подопечную, отпустив ее домой к мужчине, открыто признавшему, что насилует ее во время сна. Для нашей героини это стало еще одним подтверждением: никто не вытащит ее из ловушки, в которую она попала. Хуже того, она стала сомневаться в своей способности трезво мыслить. «Когда никто вокруг ничего не предпринимает, ты перестаешь верить себе, – утверждает Николь. – Начинаешь думать: может, все не так плохо, как кажется? Ведь окружающих это не беспокоит, раз они отсылают тебя домой к тирану».

Через две недели после возвращения женщина, все еще очень мало весившая, упала на кухне и потеряла сознание. Когда очнулась, Грег совершал с ней анальный акт. «Черт возьми, было больно! Я лежала и плакала. Он меня просто уничтожил, растоптал! Мне оставалось лишь рыдать: “Никто даже не позовет на помощь! Что же это такое творится?!” Этот случай меня просто добил». Николь все еще лежала на полу и всхлипывала, когда Грег с насмешкой сказал: «Считай, что таким образом ты получила мотивацию, чтобы начать есть. Если бы ты не лишилась чувств, я бы не сделал этого». Ужас продолжался еще год. Пока жена была в больнице, Грег продал дом, который вообще-то принадлежал ей, – чтобы получить ее подпись, они с агентом по недвижимости явились в отделение, где она проходила лечение. Ранее он уже внес залог за новый коттедж, хотя он был семейству не по карману. Поэтому в тот момент Николь посчитала, что у нее нет другого выхода, кроме как подписать бумаги и продать то, что есть сейчас. Уже в новом доме через год после пребывания в стационаре женщина попыталась совершить самоубийство. «Продолжать так жить было невыносимо, – говорит она. – Но при этом я понимала, что в одиночку не выживу. И я подумала, что на самом деле все проблемы во мне самой. Значит, нужно покончить с этим». Грег нашел ее бездыханной на кухне, перевернул на спину, посмотрел и ушел в другую комнату. Позже он скажет: «Почему я должен был вызывать “Скорую” тебе? Зачем тратить время на это? Когда твое сердце прекратило бы биться, тогда я и позвонил бы врачу». В итоге шестнадцатилетний сын Николь вызвал медиков, а Грег отказался помогать бригаде и даже не стал искать ее полис.