Как это часто бывает в цивилизационных войнах, их участники прекрасно знают, за что выступать и с кем объединяться, и черпают это знание вовсе не из социологических опросов. Но, повторюсь, научные изыскания (например, исследование, проведенное университетом на базе суда) ясно давали понять: система, намеренно или ненамеренно, все больше работала против женщин. Социологи и психологи говорили: успех матери в юридическом споре за опеку зависит от того, насколько она готова поддерживать контакты детей с отцом.

Дело Анджелы[144] демонстрирует, что это значило для жертв домашнего насилия. «Я покинула дом под охраной полиции. Меня отправили в приют, а затем я уехала далеко, – рассказывает она. – Но муж нашел меня через сеть социальной поддержки Centrelink (платежи продолжали отправляться на наш старый общий счет). Ему удалось получить ордер суда, согласно которому я обязана была вернуться и жить недалеко от него». Анджела говорит, что согласилась на дневные посещения супругом детей без постороннего наблюдения, потому что сотрудник службы правовой помощи Legal Aid пригрозил: «Если откажешься подписывать эти ордера, можешь вообще потерять детей».

Семейный суд давал понять, что только в исключительных обстоятельствах отцу-абьюзеру будет отказано в контактах с детьми. В вердикте, вынесенном в 2007 году, судья Тим Кармоди (сомнительная личность, хотя потом ему удалось занять должность главного судьи штата Квинсленд) заявил: «Последствия того, что ребенку запретят видеться с родителем, склонным к абьюзу, могут быть такими же серьезными, как и риск, что ребенку будет причинен вред при подобном контакте… Недопустимо создавать непреодолимый барьер для контактов родителей с детьми». [18] Поразительно, как такие слова мог произнести тот, кто некогда был одним из самых влиятельных людей в судебной системе!

Найти доказательства грубого насилия далеко не всегда возможно, особенно когда дети рассказывают о сексуальном абьюзе. Когда я только начала вникать в суть работы Семейного суда, мне довелось беседовать с двумя женщинами – матерью Тиной и ее взрослой дочерью Люси[145]. В школе лет в восемь на уроке по личной безопасности девочке объяснили правила неприкосновенности и рассказали, что у каждого человека есть «интимные зоны», до которых никто не имеет права дотрагиваться. После этого она призналась школьному психологу, что отец прикасается к ней и ей это не нравится. «Вдруг мне стало понятно: то, что происходит со мной дома, ненормально. Так не должно быть», – рассказывает Люси. До восьми лет ей не приходило в голову на это пожаловаться, потому что она думала, что все эти прикосновения – признак «особой связи между отцом и дочерью». «Я не должна была никому об этом говорить, потому что это разрушило бы наш общий секрет», – говорит она.