Если главное знание человека – знание Его задания ему, то, разумеется, главная забота Толстого – со всех возможных сторон подтвердить добытое им знание этого Задания. Отсюда и его обращение за поддержкой к Разуму, и к авторитету Иисуса, и к основателям других религий, и к мудрецам всех времен и народов. Толстой не стремится быть оригинальным, напротив, желает быть заодно со всеми. Ведь только так, вместе со всеми, можно быть уверенным в том, что верно определяешь Волю Бога.

Конечно, можно не доверять Толстому в том, что он верно определил Волю Бога на человека. Но при этом ответить себе – кто я: работник "в чужом" саду или любимый сын, ждущий воцарения? Если я в Саду и если мне дано задание (по возделыванию Сада?), но не толстовское, то – каково оно? Неужели мне только надлежит воскреснуть, попасть в рай и блаженствовать без меры и конца? Свободное нравственное чувство Толстого всегда восставало против такого представления.

Задание от Бога для человека-работника логично определять, исходя из того, каким человек создан, то есть искать это задание в устройстве его внутреннего мира, в Структуре человека. Наличие высшей и низшей души предполагает как стремление не погубить, сохранить высшую душу, так и рабочий процесс духовного роста – все большее и большее перенесение центра тяжести жизни человека и ее ударение с низшей души на высшую. Знания, получаемые в состоянии «просветления», используются Толстым для обоснования необходимости работы духовного роста, а не для завлечения адептов на путь просветления.

Далее. Человек-работник обязан добыть что-то высшее в работе своей земной жизни. Что же? Включить (или максимально активно задействовать) в земном существовании высшую жизненность, решает Толстой. Жизненность есть Любовь. Высшая Жизненность есть агапическая Любовь. Она же и единственно подлинная Жизненность в Существующем. По этой причине труд по задействованию агапической жизненности есть для Толстого Закон жизни человека.

Буддизм смотрит на жизнь человека с точки зрения освобождения его от страданий. По Толстому же, надо быть всегда готовым на работу страдания.^*) Будда желал облагодетельствовать человечество, Толстой же – служить Богу. Однако параллели между жизнью того и другого напрашиваются сами собой. Подобно Будде, потрясенному видом страданий, смерти, нищеты, Толстой во времена духовного перелома «чуть не сошел с ума, видя людей вокруг себя» и удивляясь, как они не режут друг друга. Подобно Будде, который не стал искать ответы на свои вопросы ни у учителей существовавшей тогда религиозной традиции, ни у отшельников-сектантов, и Лев Толстой не стал опираться на какую-либо из существующих доктрин и решил все познать сам. Как и Будда, Толстой отверг Творение, грехопадение (утрату изначального совершенного состояния) и «дживу» – понятие, вполне соответствующее толстовской «животной личности». Евангелия для Толстого, как и Веды для принца Сиддхарти, авторитетны и священны. И как Веды для Будды, так и Евангелия для Толстого, священны вовсе не потому, что их надиктовал Бог. "Четверичный" путь самосовершенствования, изложенный Толстым в "Христианском учении", для практического воплощения толстовского учения примерно то же, что "восьмеричный путь нравственного делания" в буддийской практике. Будда достиг полной нирваны. Толстой, конечно, не стремился к этому, но по собственному трансперсональному опыту хорошо знал, что это такое. Как Будда стремился к состоянию нирваны, так Толстой стремился к агапическому состоянию. Однако нирвана – состояние Сознания, агапическое же состояние – состояние чувства жизни, состояние Любви. Но и Будда, и Толстой – люди одиночного Пути жизни, в сверхчеловеческих трудах, долгим путем личного духовного опыта достигшие новых Вершин духовной жизни.