Надо ли говорить, что психотехника играет в указанных учениях определяющую роль. В индуистской и буддийской практике йога^*) – единственный путь к достижению высшей религиозной цели. Представить Толстого в образе йогина столь же невозможно, как в образе диск-жокея. Медитация, мантры, сосредоточение внимания и искусственное погружение в себя, техника экстаза и вообще всякая направленная переустройка психики столь несовместима с чувством жизни Льва Николаевича и с его учением о жизни, столь неуместна в толстовском мире, что обо всем этом в связи с Толстым нельзя и думать.

^*) В данном случае мы употребляем это понятие не в качестве одной из многих систем брахманизма, а как синоним специфической психотехники, суммы специально выработанных средств, приемов, тренировок, необходимых для реализации чаемых трансперсональных состояний сознания (мокша, мукти, кайваля, нирвана и прочее).

Лев Николаевич всегда принимал существующую действительность как то, что необходимо для духовной работы человека. Вспомним хотя бы учение Толстого о «кресте своем», о кресте своей низшей души, который надо нести каждый день и в этом несении и жизнепрохождении производить в страданиях души и тела то, что нужно Богу, то, зачем человек послан в мир, – все это невозможно в буддизме и индуизме. Вспомним и то, что «вечная тревога, труд, борьба, лишения – это необходимые условия, из которых не должен сметь выйти хоть на секунду ни один человек».

Толстой не считал зазорным включаться во все проблемы земной жизни, сам активно вмешивался в современную ему общественную жизнь, и во всех концах света.^*) И при этом не трубил о своем «просветлении» и о сокровенном знании Бога в себе. Он вообще – кроме как себе в Дневнике и на ухо самым духовно близким людям – не говорил об этом. Словно это его сугубо личное дело. Так оно, впрочем, и было.

^*) Он предсказал первую мировую войну (за 20 лет до ее начала) и русскую революцию за 10 лет до нее и то, к чему она непременно приведет.

В последние старческие годы Толстой желал спокойствия души для себя и нередко писал об этом, но никогда не учил людей руководствоваться в жизни стремлением к душевному затишью. Человек всегда обязан стремиться выполнять работу, которую завершить нельзя, и потому должное и желаемое состояние жизни, по Толстому, определяется не переживанием умиротворения, блаженства, надмирности, тишины и спокойствия, а тем, про что он говорил: «Хорошо». Хорошо – радость и муки душевного труда и духовного роста, преодоление беспрерывно поставляемых жизнью препятствий, а не «обход» их и не их ликвидация.