Центральное место рассказа: жена Позднышева и Трухачевский исполняют музыку Бетховена.

Когда они начали играть, с ней, как и с Трухачевским, "сделалось" что-то, от чего она словно одухотворилась, обрела внутреннюю значительность, строгость духа в душе и глубину. И сам Позднышев под влиянием музыки как бы переродился.

Состояние Позднышева Толстой описывает буквально теми же словами, какими он описывал состояние князя Андрея на поле Аустерлица и после Бородинского сражения, какими он вообще часто описывал действие откровения, пробоя духа в душу. Различие не в понижении тона, а в неприметных оговорках, вкрапленных в текст слов: "как будто", "казалось мне".

В каких-то случаях музыка, говорит Позднышев, "не может не действовать губительно". На него "все это подействовало ужасно". "Ужас" был в том, что радость испытываемого им "нового состояния" сознания приводила к обману душевного зрения. "Все те же лица, и в том числе и жена и он, представлялись совсем в другом свете". И представлялись, заметьте, не от превращений в самих этих лицах, а от собственного состояния "как бы откровения", которое в отличие от действительного откровения понуждало видеть всех в ложном свете.

Гениальная бетховенская музыка производит в рассказе Толстого грандиозный обман души, что в результате и приводит к трагедии.

Музыка настроила душу на что-то, но при этом в самой душе серьезно не предполагается, что надо сделать то, на что ее настроили. В душе открываются «совсем новые, незнакомые чувства, новые возможности», ее зовут куда-то, в какие-то миражные дали, она призываема туда, что в подлинность настоящей душевной жизни слабо реализуемо. Потому и реализуются фиктивно, в самообмане чувства, как у Лизы Позднышевой. Отсюда же и необходимое для самообмана ослабление душевного зрения. Но при этом как душе радостно! Как приятно ей обманываться!

"Что это такое?" – не понимает Позднышев. Может быть, живое чувство мечты? – ответим мы ему. Так ведь и того нет. В состоянии мечтательности человек знает в себе то, чего в нем еще нет, что только зарождается в душе или хотя бы желает зародиться. В состоянии мечтательности все движения души – свои (даже тогда, когда содержание мечты чужое), здесь же они не ваши. Мечта производит в душе какую-то пусть подготовительную, но работу, в результате которой душа чуть-чуть подвинется, подготовится стать другой и в ином качестве. Это – хоть какой-то, а труд. В случае же, о котором мы говорим, душевного труда нет никакого. Под влиянием навеянного извне настроения можно совершить что-то (тогда настроение это сотрется с души, пройдет, как и утверждает Позднышев), но само по себе оно вызвано внешним раздражением души и совершенно праздно. Хотя, бывает, испытывается столь же остро, как подлинное, рожденное в собственной душе чувство.