— Ну, как хочешь, — нахмурившись, посмотрев куда-то вдаль, сказала Пентиель.

…

— Пора вылезать, — скомандовал раздраженный я свой подчиненной. На мой взгляд, десяти минут купания в нежной, прохладной воде более чем достаточно. Не будь в пустыне так жарко, я бы даже забеспокоился о том, что Пентя может простыть.

— Ну-у-у… еще чуточку… — взмолилась Пентиель, но, увидев мой строгий, полный решимости взгляд, отступила и нехотя вылезла из воды.

Вновь ничего не произошло. Никакой ловушки. Как там говорила Алиса? Все страннее и страннее. Хотя бы сознание в язвительных комментариях не рассыпается, уже радует. Девочка сразу вылезла с другой стороны — логично, учитывая, что нам как раз в ту сторону. Вя перелетел ручеек без каких-либо проблем.

Я сделал несколько шагов назад. Песок уже привычно впился в сероватую кожу. Разбег — почему-то, на подсознательном уровне, я боялся не перепрыгнуть речку. Метр даже для меня-единички не был бы, наверное, большой проблемой. Сейчас же и вовсе смешное расстояние.

Прыжок… Песок смягчает падение, делая его совершенно безболезненным. Я только-только успел подумать: «Ну, вот. Все-таки даже в игровом мире, в локации, невероятно сложной, есть место чему-то приятному, необычному и совершенно безвредному», - как раздался крик Пентиель. Вернее, писк.

Девочка завизжала, указывая куда-то мне за спину. Опять красавица увидела нечто раньше меня. По выражению лица, по тональности крика я уже понял, что навряд ли там что-то хотя бы сколько-нибудь хорошее. Мой мозг сразу резюмировал: там полный… цензура, в общем.

Я обернулся.

Река схлопнулась. В том смысле «схлопнулась», что ее теперь не было. От слова совсем вся жидкость куда-то исчезла, а на ее месте с незыблемой спокойностью лежал песок, поблескивая на солнце. К огромному сожалению, не это было причиной крика девочки: мир позади реки медленно, но верно истолковал, как изображение плохого, старого фотоаппарата, под действием прямых солнечных лучей. Яркие краски неба серели, блески песка исчезали, а сама картинка как будто шелушилась. Мир за рекой как будто и не существовал никогда вовсе, как будто он всегда был миражом, стеной старого сарая, раскрашенного дешевой краской, которая сейчас, под тяжестью лет, вот-вот сойдет с него, оголив рыжие кирпичи.

— Мне страшно, — прошептала девочка, прижимаясь ко мне. Ее руки схватили мое плечо и вцепились в него, как в последнюю надежду.

— Кажется, теперь я понимаю, почему это место называю именно Северной Аномалией, а не Большой или Великой Пустыней, — мозг почему-то отказывался думать о чем-то действительно важном, зато посвящать мысли тому, почему то или иное наименование прижилось больше — это можно.