Гаронгус поднял вверх пустые руки и его ладони начали менять очертания. Пальцы его вытянулись, превратившись в четыре извивающихся щупальца, а следом удлинились и руки, став похожими на лапы паука. От гоблина, лежащего на алтаре, исходил такой ужас, что он начал распространяться повсюду, заражая собой остальных пленников. Но не меня. Я смотрел на происходящее и ничего, кроме желания разнести здесь всё, не чувствовал. Страх легко проникал мне в душу, но не успевал повлиять на меня, моментально сгорая на углях моей ярости и подпитывая её, всё сильнее и сильнее. А потом, мычание гоблинов резко прекратилось, и в тот же миг, Верховный ударил пленника. Его уродливые щупальца, словно скорлупу, пробили грудную клетку гоблина, погрузившись в неё до позвоночника, и пленник затих. Нет, он был еще жив, но у него не осталось сил ни на что иное, кроме как беззвучно разевать рот, но, спустя несколько секунд, и на это уже был не способен. Гоблин замер на алтаре высушенной оболочкой, с открытыми глазами и искривленным, в немом крике, ртом. А Верховный, с блаженным оскалом, выдернул свои конечности из первой жертвы и поднял руки в ожидании. В тот же миг, вновь раздалось заунывное мычание толпы шаманов, а к алтарю подбежали ученики, подхватили тело и унесли его, после чего вернулись за следующим пленником-гоблином.

- "АРЗАААС! ОТЗОВИСЬ!" - в очередной раз прокричал я. Ответа не было...

     Второй гоблин разделил судьбу первого, за ним третий, потом следующий, и вот уже все гоблины, не считая Листоглазы, стали пищей темного бога и с каждой жертвой концентрация обреченности увеличивалась. Следом, на убой, пошли люди, которые хоть и не визжали, как гоблины, но все равно были далеки от образа "героической смерти". Вот несколько охотников, один за другим, отправились на алтарь и расстались там с жизнью.

     А я всё запоминал, впитывал в себя, распаляя свою ненависть, и звал... то химеру, то артефакт, пытаясь пробиться сквозь ментальный заслон.

     Вот трех крестьян распотрошили на камне, а за ними - двух бродяг.

     А я всё запоминал и звал...

     Пожилой травник, в отличии от предшественников, сохранивший некоторую стойкость духа, и сильно разочаровавший этим фактом Верховного, тоже остался в моей памяти. Даже молодой богатей, умолявший отпустить его, и обещавший подарить вместо себя хоть сотню жертв, хоть двести... даже он останется в моей памяти.

- "АРЗАААС!" - продолжал кричать я, - "РУБЕЕЕЦ!"

     И весь свой остаток жизни, сколько бы его не было, я буду помнить гнома Торвина, не издавшего ни единого звука, пока его несли на алтарь, и смачно плюнувшего в лицо своему палачу, перед тем, как его грудь пробили насквозь. Злость, которую испытал Гаронгус, от бесполезно полученной праны, сладким бальзамом растеклась по моей душе и вызвала довольный оскал на лице. Вот это, в моем понимании, называется "поднасрать врагу" и "погибнуть мужчиной". А Верховный заметил мою улыбку и, сверкая глазами, направился в мою сторону.