Дядюшка Эверт, не отпуская руки Татьяны, повернул голову и изучил мою персону с ног до головы. Причем взгляд у него был колючий и оценивающий, не слишком монтирующийся с его добродушной внешностью. Я лет пять назад брал интервью у одного снайпера, так вот у него точно такой же был, я тогда еще подумал, что этот человек видит не людей, а исключительно цели.

Тем не менее я выдавил из себя улыбку и помахал рукой.

Взгляд дядюшки Эверта сфокусировался на моей руке, и в нем появилось некое удивление. Я не сразу понял, в чем дело, а потом сообразил – он заметил перстень.

– Ви поймать удача, – погрозил он мне пальцем, более всего похожим на сардельку, и отпустил руку Танюши. – Но я боец, я при… привикать брать то, что мне по душа.

– Дядюшка, мы только приехали, – Зимин как-то очень ловко оттеснил толстячка от девушки. – Нам бы отдохнуть.

– Да, сегодня быть… э-э-э-э – дядюшка Эверт помахал рукой, подбирая слова. – Ein interessanter Abend. Großer Empfang, давно такой не быть.

– Сегодня вечером? – в один голос сказали Зимин и Валяев.

– Большой прием? – следом за ними сказала Вежлева удивленно. – Какой прием?

– Большой, – толстячок осмотрел и ее, как будто только что заметил. Осмотрел, как-то так саркастично хмыкнул, и сразу отвернулся.

– Новое дело, – Валяев надвис над дядюшкой Эвертом. – А это точно?

– Ты как быть der größte Idiot, так им и остаться, – хлопнул его по щеке ладонью дядюшка, достал из кармана туго натянутой на животе жилетки приличных размеров брегет, открыл его и покачал головой. – Я опаздывать на еда. Это есть непорядок.

Он еще раз окинул взглядом Танюшу, отчего та зарделась, и затопал вниз по лестнице, бросив напоследок:

– Bis heute Abend, wenn tritt die Dunkelheit in ihre Rechte ein.

– Сказал, что увидимся вечером, когда стемнеет, – в очередной раз верно истолковала мой взгляд Танюша. – Но я с ним встречаться больше не хочу. Вы только не обижайтесь, но мне совсем не понравился ваш родственник.

– Умыться бы, – с брезгливостью в голосе произнес Валяев и потер щеку, по которой его хлопнул дядюшка Эверт. – Подозреваю, что он не сильно изменился за эти годы, а значит, все еще идейный противник гигиены.

И то правда – на лестнице остался некий не слишком приятный аромат, который оставил после себя толстяк.

– Да он нам не родственник, – с усмешкой сказал девушке Зимин. – Этот господин всегда просил нас называть его «дядюшкой», ему льстило, что он хоть как-то причастен к нашим семьям. Мы были юны и стеснительны, а потому не отказывали ему, тем более что это немало забавляло наших близких. Но на самом деле он никто, ни нам, ни вообще. Так что если этот старый хрыч попробует прижать тебя к стене, то ты смело можешь отправить его в том направлении, котором захочешь, и тебе никто ничего за это не сделает. Я вообще не понимаю, как его сюда-то поселили.