Иду к платяному шкафу, проверяю полки, осматриваю платья и рыщу по карманам пальто. Чеки, пуговицы, ленты, пара мятых купюр. Ничего достойного внимания.

Проверяю окно: подхожу с краю – так, чтобы, обернувшись, она меня не заметила. Но Ингрид по-прежнему занята делом.

Я бросаюсь к кровати, проверяю под матрацем, затем выдвижные ящики, настенные ниши. Одежда, подушки, белье, всякий хлам. В сундуке – запасы травы: аккуратно перевязанные бечевкой сухие пучки.

Черт!

Да где оно?

И тут я вижу ее чемодан за дверью.

Вдруг тетя не до конца разобрала его после переезда? Вдруг в нем осталось что-то интересное?

Я хватаю его, опрокидываю на бок и дергаю за молнию. Открываю и замираю: внутри папка с документами. Я сажусь на пол, достаю ее и начинаю листать бумаги. Счета, счета, счета, договоры, свидетельства… что это? Мое сердце, мощно толкнувшись, замирает, когда я вижу файлик с бумагами на фирменном бланке.

 «Ангест» - серебром выведено на логотипе.

«Пациентка Карин Остлунд поступила в учреждение с признаками острого…» - я не успеваю дочитать, когда слышу скрип внизу.

Кровь в венах превращается в ледяную кашицу.

Прижав бумаги к груди, я поднимаюсь и делаю рывок к окну. В саду никого нет! И осознание этого буквально парализует меня.

А затем на лестнице слышатся тяжелые шаги.

41

Я не дышу.

Они приближаются.

Что делать?

Следы обыска весьма очевидны: перевернутый и расстегнутый чемодан, папка с бумагами в моих руках. Так что не отвертишься. Да и зачем? Мне сейчас сильнее, чем когда-либо прежде нужны ответы на мои вопросы.

Я слышу, как Ингрид останавливается у моей спальни и толкает дверь. Петли скрипят.